Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Идут полки. Размерный лязг металла.
Прифронтовых дорог суровый лад.
Над заводями, над кустами тала
Клубятся горы дыма. Сталинград.

За дымной далью, за стенами зноя,
За отблесками мутных волжских вод
Солдатам слышен близкий голос боя,
Растущий до немыслимых высот.

Не звук, а судороги волн и суши,
Землетрясение, толчки глубин —
Раскатистый, широкий гром «катюши».
Глухие всхлипы толстотелых мин.

Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли
Железный грохот на десятки миль…
Идут полки. Дорога в струйках пыли.
Три месяца не опадает пыль.

Идут полки. Готовятся отряды
У пристаней, в завесе дымовой,
Здесь, на святых руинах Сталинграда,
Принять великий, небывалый бой.

Да будет он благословен навечно —
Их грозный марш, невидимый во мгле,
По этой вот, родной нам бесконечно,
По сталинградской выжженной земле!

Подобного никто не знал похода,
Такого подвига не мог свершить,
Как эти люди — воины народа,
С которыми нельзя не победить!

Изогнутый на горизонте дугою,
Мерцает светящихся пуль огнепад.
Вдруг вспыхнуло зарево. Над головою
Пронесся клокочущий жаром снаряд
Далёко, туда, за ночной Сталинград.

За дымом завесы не видно причала.
Висят над рекою созвездья ракет,
Паром нагруженный слегка закачало,
И воин, за пушечный взявшись лафет,
Внимательно смотрит на мертвенный свет.

Молчанье. Суровый обряд переправы.
Бойцы на пароме строги и крепки.
На линию подвига, смерти и славы
Выходят готовые к бою полки.
А город сквозит за туманом реки.

На оползнях, взорванных глинистых кручах
Темнеет безмолвных руин череда.
Обрушены стены в обломках сыпучих.
Разболтанная канонадой вода
От нефти рыжа и от пепла седа.

Колеблются горы. Удар за ударом.
И дрожь эта передается реке.
А в тучах багряных, над грозным пожаром,
Сквозь клекот моторов, визжа вдалеке,
Разящая смерть переходит в пике.

Пылают строенья. Огонь над рекою.
И смерть всюду свищет, и гибель ревет.
И только одно не сдается, живет —
Могучее, смелое сердце людское
На смертную битву идет и зовет.

Сквозь бомб завыванье, сквозь ужас раската,
Сквозь бешеный и оглушающий вой
Я слышу, как храброе сердце солдата,
Не дрогнувши, бьется в страде боевой.
А гибель гудит над его головой.

Где небо красно и черно от пожарищ,
Где камень и сталь превратились в песок,
Там сердце твое не дрожало, товарищ.
О, родина! Славный удел твой высок,—
Нам сердце бойца — драгоценный залог.

Пускай о развалины тяжким прибоем
Колотятся бивни тупых канонад,
Бойцы, опаленные яростным боем,
Стоят, не отступят и шагу назад —
За гордость, за славу, за наш Сталинград.

Он, обхвативши голову руками,
Вжимался телом скрюченным своим
В песок и грязь на дне ослизлой ямы.
Разящий свист всё нарастал над ним.

Когда же звук ужасного обвала
Землетрясеньем стал и отгремел,
Он понял с удивлением, что цел,
Что смерть, свистя, не на него упала.

Услышал он бурленье волжских вод
И женский выкрик, смертный и печальный,
И услыхал, как зашумел народ
В убежищах за стенкою причальной.

Тогда он встал. Дым черный расстилал
Покров на бурном омуте глубоком.
Гудел буксирчик малый и стонал,
Разодранным кренясь на волны боком.

Крик женщин. Малышей истошный зов.
В реке на самом стрежне чье-то тело.
Оно на волнах билось и белело,
И шла волна на глину берегов.

То видел он. Ремни на автомате
Сорвал с плеча. Вошел он в глубь реки
И вглядывался в тельце в светлом платье
И в судорожный, слабый взмах руки.

Он властно плыл, с размеренною силой
Кладя на волны рук широкий взмах,
Чтобы на крепких вынести плечах
Из бездны жизнь, которой смерть грозила.

И вновь на вязкий, глинистый откос
Он шел из шума омутов тревожных,
И на руках он, к боли осторожных,
Спасенную им женщину пронес.

Он нес ее. Он видел, потрясенный.
След страшной муки на лице худом
И тонкой раны трепетный излом
На бедной груди женщины спасенной.

А кровь кричала и сияла, жгла,
Стекая тихо на мужские руки,—
Те капельки зловещего тепла,
Те красные медлительные струйки.

Она была нежданна и чудна,
Та женщина не из его любови,
Но жуткой наготою алой крови
Сроднилась с ним негаданно она.

Он вспомнил дом, родимую округу,
И добрый труд, и дружбу, и семью,
И ласковую, нежную подругу,
Желанную, заветную свою.

И он ее, печальную, сквозь дали
Узрел, как свет, что сердцу вдруг блеснул,
И словно бы сквозь кровь и все печали
Защиты руку милой протянул.

И понял он, что тысячам незнанных
И чьих-то дочек, матерей, супруг,
Сестер, подруг, любимых и желанных,
Стал как спаситель и надежный друг.

Он стал таким. Он — с выдержкой такою.
Есть сила в нем. Упорства ярость есть,
Расплатою он щедро успокоит
В бою свою разгневанную честь.

О ненависти, мести кровь кричала,
Та, что ему ладони обожгла.
Нацель так мину, чтоб врага кромсала,
Направь так пулю, чтоб разить могла!

Кропи же землю, кровью людореза,
Сражайся насмерть в буре огневой,
Чтоб во вселенной прекратился вой
Фашистского проклятого железа!

Оно здесь воет. Тучи разорвав,
Взмыл враг. Гудит сирена у затона.
И, вкручиваясь в окоем стремглав,
Гигантских бомб свисают веретена.

Пусть валит сталью и огнем разрыв,
Пускай осколки рыщут оголтело —
Встает боец, собой от них укрыв
Той хрупкой женщины живое тело.

Мужчина он из рода своего,
Шагал и жил он этим нежным телом,
Его страданьем, горем онемелым
И каждою кровинкою его.

Он отомстит. И грозно жизнь свою
Метнет он в людореза, как гранату,
Он вырвет с сердцем у врага отплату.
Он — воин. Да! Он отомстит в бою.

Как тонкие струйки, сквозь щель блиндажа
По глиняной мокрой стене катакомбы
Земля осыпается, глухо шурша
В тиши, после грома взорвавшейся бомбы.

Но, с карт разноцветных песок отряхнув,
Где желто-зеленые стынут просторы,
Он вдруг улыбается, мирно вздохнув,
Удачному слову, клочку разговора.

И вновь над столом тонконогим своим
Наклонится, среброволосый и сивый,
И смотрит на карту земного массива,
Раскрытого в знаках скупых перед ним.

Там желтые степи, и черные зерна
Селений, и синие линии рек —
Весь будущий бой отмечает упорно
И точно на карте седой человек.

Все грозные сдвиги и все измененья,
Приливы, отливы, удар и отпор —
Всё видит в своем напряженном прозренье
Его утомленный и пристальный взор.

Он видит просторы равнины бескрайной,
Движенье колонн молчаливых в ночи
И тропы, где груз свой, громадный и тайный,
Без устали тянут, искрясь, тягачи.

И танки, которые сталью своею
Тревожат молчанье полночных пустынь,
И вросшую в свежие комья траншеи
Пахучую и голубую полынь.

Он слышит шуршанье змеистой дороги,
И взлеты ракет средь глухой тишины,
И молнии залпов ночных, и тревоги,
Спокойствие тяжкой работы войны.

Оно в эту ночь прогоняет дремоту,
Душе открывает по-новому мир.
Спокойно и тихо встает командир,
Окончив своих вычислений работу.

Метнулись связные. Гудит телефон.
И провод зудит, словно нерв воспаленный,
И серые взводы походных колонн
Спешат занимать отведенные склоны.

И зуммер жужжит. И отрывисто так
Звучат донесенья полков и дивизий.
Желтеет фонарик. Рассеялся мрак,
И степь посветлела во мгле рдяно-сизой.

Уже из окопов пришел кашевар,
И первый снаряд прогудел спозаранку,
И стал из багрового черным пожар,
А зуммер жужжит и стрекочет в землянке.

Так яростно небо пылает в огне,
Так с полночью прожитый день перепутан,
Что он не задремлет хотя б на минуту
На бурке, разостланной на топчане.

Всё ясно. С последним ударом печати
Последний связной ускоряет свой бег.
За стрелкой медлительной на циферблате
Следит напряженно седой человек.

Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою
Кружок светлых цифр. И тогда настает
День новый гигантского грозного боя.
День гнева. Упорства. Движенья вперед.

Удар — и обрушился вал канонады
На склоны холмистых приволжских равнин.
На пункте командном в земле Сталинграда
Пульсирует сердце бессмертных руин.