Константин Уваров - Страсть к размножению
Вывалившись на грешную землю остановки, я долго лежал, не в силах поверить в такую удачу, а когда я открыл свои карие очи, надо мной красиво и надменно, как надгробный памятник, стояла Ирина.
Я вскочил, чтобы, как и планировал, обнять ее, но застеснявшись извозюканой в грязюке одежонки, замер в луже нерешительности, и так и стоял - с радостью человека, не знающего, что делать дальше, с сознанием до конца выполненного мусорного ведра, собирающего остатки желаний в одно целое и пятое десятое.
Я не мог уже вспомнить, где моё место в жизни. "создал ли Бог по образу и подобию моему инструмент какой? Какой?"- подумал я, и, чтобы выиграть время, достаточное для демонстрации вида этого инструмента в моей голове, не поднимая глаз и более серьезных вопросов, спросил у Ирки: "Давно ждешь?"
Она назвала число, и тут же я придумал, как можно было бы удачно продолжить известный из фильма "Три мушкетера" диалог:
"- Имя, сестра, имя! - Бэкиенгем." : "- Число? - Шесть".
- Пошли ко мне,- сказала Ирка, предусмотрительно не добавив "что ли".
Отголоски функционирования утреннего мира отдавались, оказывается, не только в моей голове. Словно Афина из Зевсовой, из моей головы с треском вылетали тучки и солнышки, магазинчики и окурки, заполняя окружающее своим опереточным и несерьёзным видом.
Сунув руку в самый радостный карман своего пиджака, я смог нащупать лишь ничтожную пуговицу, и, двигая большими и указательными пальцами по методу Богма, извлек все-таки на свет божий две банкноты достоинством по десять долларов, и одну, которую тут же и спрятал - недостатком в двадцать.
Я подошёл к киоску и протянул десять долларов со знаками (водяными, русалками и ромашками). На фальшивых долларах ромашки были, ясное дело, "не любит".
"Плюнет-поцелует, к сердцу прижмет-к черту пошлет",- в полубреду бормотал реализатор, глядя на нас ошалелыми глазами. Он понимал, что что-то здесь не так, но всем своим существом не умел делить на шесть. Далеко-далеко, на седьмом небе, ухихикиваясь, ухахатывался Богм. В качестве доказательства предвзятости мира сего по рельсам подряд прострекотало три двадцать третьих трамвая, а затем, для пущей убедительности - двадцать три третьих.
Окрестности утопали в океане скоропостижимой и добродушной информации, и я, недоверчиво выискивая закамуфлированное, быстро перебирал ее своими маленькими извилинами. Так порой можно проштудировать толстенную книгу, чтобы, оказавшись обманутым, лишь раз и навсегда уяснить : "по часовой стрелке, а не наоборот".
Пальцы Ирины, нежные, как маленькие лебеди, выплясывали свой общеизвестный танец по стеклу киоска.
- Это, это и это,- щебетала она. Я любил её.
Какой всё-таки она молодец, думал я, сжимая в руках чек, на котором почему-то вместо обычного слова "спасибо" было выбито необычное слово "улыбайся".
И вот мы уходим с остановки, которой было суждено стать колыбелью нашей любви. Я оглядываю ее, оглядываю людей, отчасти готовящихся стать пассажирами двадцать шестого трамвая, а отчасти еще ожидающих своей трамвайной участи, и отдаю им мысленный приказ: " Выполните дома следующее задание: пожуйте хлеб, будто это - акула. Потом, ближе к вечеру, пожуйте хлеб, будто акула - вы. Сопоставьте". Потом я, умиляясь, смотрю на Ирину и думаю специально для неё:
"Если хочешь, Ирина, купи рыбы. Не мне, конечно, себе купи. Это очень-очень хорошо - рыба, я очень рад буду. Рыба: и то в ней, и сё, и тем она является, и этим мерещится".
Я улыбаюсь.
- Чего улыбаешься,- спрашивает Ирка. ( Не чтобы я, упаси Боже, перестал улыбаться, а чтобы разузнать и разулыбаться вместе со мной, конечно.)
Я целую её - пока мельком, и думаю дальше с того места, на
котором остановился:
"Рыба. Жестко рассекая воду, плывет одна рыба. И из неё тоже когда-нибудь произойдут люди. Но какие! Из одной рыбы произойдет два человека".
В хор моих мыслей вступает божественный разум Богма. "С трудом вытащил рыбку из пруда",- думает он, глядя на нас с неба.
А мы - мы совсем уже отошли от остановки, и верный нам киоск на курьих ножках нехотя бредет вслед. Дальше все было хорошо. Хорошо было дальше : они любили друг друга и жили долго и счастливо, а потом он умер, а она обиделась
Остается только грустно заметить, что всё случившееся в этой главе является правдой лишь наполовину: со мной это случилось, а с Ириной - нет.
ГЛАВА 5
О белизне пятна
(Смыть с себя всё и снова остаться свиньёй)
(OUT OF TENSE)
123=321
(Математический курьёз)
От любящей редакции - дорогому читателю.
Дорогой читатель! Глядя на вас - возможно, уже из глубины веков - наш коллектив так и подмывает раскрыть вам глаза на всю величину обмана, затеянного автором этого произведения, так просто распирает наш здоровый коллектив от желания ткнуть автора носом в его нездоровое говно, что мы считаем своим гражданским долгом продемонстрировать всей читательской братии некоторые фактики, скрытые за черными дырами, оставшимися в тех местах, где автор, подобно Богу, попал пальцем в небо, а также заполнить некоторые белые пятна в судьбе и повести Константина беглым почерком наших ручонок, которые и впишут промеж абзацев некоторые лакомые места из изданной в начале ХХI в. биографии Константина.
Это даст вам возможность заметить, как, перепрыгивая через страницы повествования, самые разные девушки, помогая автору в его литературном подлоге, принимают обличие и имя Ирины с лёгкостью спиртных напитков.
Если, читая повесть, вы наблюдали события, извините за выражение, с высоты птичьего полета, то читая наши комментарии, вы увидите их с глубины рыбьего проплыва ( за это выражение нужно сказать "пожалуйста"). Вставки редакции же вы легко сможете выделить из текста по орнаментально окружающим их троеточиям.
Кроме того, вставить пару ласковых слов мы считаем необходимым хотя бы для того, чтобы и в этой изломанной повести сохранить непрерывность (а, следовательно, и дифференцируемость) сюжетной линии.
Собственно говоря, не являясь литературным автором наших дополнений, Константин остается их лирическим героем, то есть автором непосредственно биографическим...
Итак,
Последняя, и пятая глава этой нехитрой повести по замыслу автора была призвана расставить по местам всё, что когда-либо вообще имело место. Предварительно же правда должна была быть заключена на одной из тех небольших кассет, что производит фирма "ТDК". Вставленная в диктофон, тайком пронесенный мной на встречу с Ириной, она была призвана запечатлеть наши разговорчики и, дай то бог, шепоточки, и сопровождающие события, окончательно дающие ответ на вопрос, никакова ли жизнь, помимо того, какова она есть, дающие ответ на вопрос, который в нашем случае человек, обладающий недюжинным образным мышлением (я), мог бы
сформулировать так:
Какую из двух крайностей:
- то ли, пробормотав по-китячьи что нибудь типа "согласен" или "годится", рано или поздно, но всегда уплывает на дно искать свою смерть в компании престарелых осьминогов и креветок кит Моби Дик, полностью отказавшись играть ставшую уже непосильной роль красного кирпичика зла в общемем-то белой башне мировой шизофрении (1),
- то ли, крикнув по-английски "Ёб твою мать" ("fuck your mother"), соскользнет-таки как-нибудь за борт спившийся капитанишка (2),
следует считать истиной в последней инстанции и необходимо представлять в трудные минуты жизни всем своим сознательным существом, а воображение какой, соответственно, является не более чем глупостью и невежеством.
...Во время написания повести "Страсть к размножению", относящейся к 1992-1993 гг. ХХ в., Константин, с негодованием обличая свою верхнюю одежду, хохотом бичуя свои сбережения, сам признавался, что из его жизни навсегда ушли довольно большие накрытые столы с приятно подвыпившими за ними девушками, и вообще исчезла такая реалия, как "незнакомые люди"...
Случилось иначе. Совершая подлоги, сходные по почерку с теми, что были предложены вашему вниманию в предыдущей главе, поднимая со все более иссякающим удивлением на поверхность взбалмошной психики все менее и менее причудливые находки, проваливая одну за другой экспедиции, тычущиеся, как щенки, в поисках эпицентра моего воображения, в парашу, я в общем-то и в ус не дул - не потому, что был ленив или болел пневмонией - а потому, что уже знал по своему опыту, что ус не надуется. Дни летели один за другим, и близилось воскресенье. Затем оно миновало. Шли недели, прошла даже пара месяцев (назовем их для краткости "март" и "апрель"), и вся создавшаяся ситуация, длясь то так, а то и эдак, нестерпимо раздавалась у меня в голове долгим арпеджио низвергающихся из кладовки полок и ящиков с инструментами.
Короче говоря, силы мои иссякают, и мне остается начать тихое лирическое отступление перед лицом всё возрастающих эмоций читателя.
