Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии
Зинаида Пурис. История одиночества Карандаша
Член жюри второго открытого чемпионата по литературе
История одиночества Карандаша, изложенная им самим в письмах, дневниках и записках, найденных после его смерти
Милая Фло Дорогая Фло, я понимаю, что между нами я надеюсь, у тебя всё в порядке, но если будут проблемы, знай, ты можешь на меня рассчитывать. Всегда и во всех случаях.
Твой К.
PS Любые проблемы, Фло. Любые.* * *Мои способности открылись рано. Помню слова, которые сказал моим родителям смотревший меня доктор:
– У вашего сына большой потенциал. Он способен провести линию больше пятидесяти километров и противостоять давлению в двести пятьдесят пять атмосфер. И всё это при уникальной твёрдости.
Говорили, что я пошёл в деда. Он был знаменит тем, что ни разу не ломался и прожил долгую жизнь. О его прямолинейности ходили легенды. Он делал только верные шаги, умел вовремя остановиться и не нуждался в участии ластиков – ни один из этих суетливых любителей примазаться к чужой славе не мог похвастать, что хотя бы раз оказывал ему услуги.
Родители мной гордились и прочили мне большое будущее. Да что родители, я сам себе прочил это будущее и верил, что скоро жизнь вознесёт меня на небывалую высоту. Но я был молод и, конечно, мечтал о любви. Я жаждал встретить ту, которая оценит меня по достоинству. Моё воображение рисовало её стройной, нежной, с мягким характером, твердыми принципами и изящным носиком.
И любовь пришла… Но та, которая завладела моим сердцем, отличалась от нарисованного идеала как небо от земли.
Фло… О ней можно было сказать: «девушка с выдающимися формами», но, если быть честным, одинаково выдающимся было всё её тело. Фло была обычной толстухой. И даже её нос не был исключением. Он тоже был толстым.
Я полюбил её раньше, чем увидел. Сначала услышал её смех – хрипловатый, волнующий. Я споткнулся и начисто забыл, куда шёл. Мной овладело неясное беспокойство, непостижимым образом я уже тогда понял – это она – та, которую я буду любить. И стоило мне оглянуться и увидеть её фигуру, обтянутую платьем ядовито-розового цвета, как моя только что родившаяся любовь мгновенно превратилась в страсть. Наш роман вспыхнул как спичка. Узнав о нём, мои аристократические родители испытали шок. Мой выбор их разочаровал и возмутил. Конечно, они восстали против Фло. Они сочли её вульгарной девкой и были недалеки от истины – Фло не отличалась ни манерами, ни воспитанием, к тому же от нее частенько пахло спиртным.
Я с пониманием относился к их желанию пресечь наши отношения, и где-то в глубине души сам находил их неестественными, но ничего не мог с собой поделать. Фло околдовала меня, я ходил перемазанный ее розовой помадой, не допускал мысли о разлуке с ней и надеялся, что мои способности противостоять давлению, помогут примирить родителей с этим фактом.
Однажды Фло не пришла на свидание. Такое бывало и раньше. Прождав положенные полтора часа, я бросился ее искать. В тот вечер мне это не удалось. Только спустя неделю я встретил ее в торговом центре. Абсолютно трезвая, в линялом платье, которое язык не поворачивался назвать розовым, она примеряла перед зеркалом колпачок. Моя радость, не успев вспыхнуть, омрачилась тем, что Фло была не одна. Такое тоже бывало – незадолго до этого случая я застукал её в компании на редкость тупых цветных карандашей. Тогда я быстро разогнал молодчиков, и Фло этому не противилась. Сегодня она была в обществе толстого маркера зловещего черного цвета, и вместе они производили впечатление супружеской пары, посвятившей субботний день покупкам. Фло меня не заметила, она не сводила глаз со своего чёрного борова, и в этом взгляде было столько восхищения и преданности, что мне захотелось умереть.
Когда я вернулся домой, родители сразу всё поняли.
– Сынок, забудь её. Она – Фломастер. Значит, всегда будет только марать и мазать. Обляпать всё вокруг, напачкать в душу – для Фломастера обычное дело.
Я понимал, что они правы, но было поздно – я уже сломался.
Больше я не видел свою Фло. О ней ходили разные слухи. Кто-то говорил, что она уехала в другую страну, кто-то видел её на свалке, кто-то уверял, что она умерла, отравившись техническим спиртом…
Иногда мне снится её смех, я просыпаюсь среди ночи, долго прислушиваюсь к темноте, и меня охватывает острое желание, смешанное с тоской…
* * *Я никогда не копался в своей родословной. Ее знали мои родители – этого было достаточно. Я считал себя потомком древнего аристократического рода, а мои многочисленные родственники поддерживали во мне это заблуждение.
И вот сегодня я узнал, что мои великие предки – те, чьи портреты висят в нашем доме на почётном месте, – преступники, казненные на электрическом стуле. Говорят, на них нет вины, но даже этот факт ничего не меняет. Ни Сакко, ни Ванцетти никогда не были аристократами, они – обычные работяги, а карандашная фабрика была названа в их честь по недоразумению.
Лучше бы я узнал это раньше. Или не узнал никогда. Эту новость я воспринял как личный крах. Словно из-под меня вышибли постамент. Как табуретку из-под висельника.
* * *Я пишу это письмо без всякой надежды, что ты когда-нибудь его прочтешь. Пишу и не знаю, хватит ли у меня твердости бросить его в почтовый ящик.
Ты был моим другом. Говорят, в дружбе всегда один раб другого. Ты – мягкий и податливый, не способный сделать верный шаг – был рабом. А моя исключительная твердость и умение провести самую точную линию давали мне право на роль хозяина. Я учил тебя жить, радовался твоим маленьким успехам. Я любил тебя, не без снисходительности, конечно…
Когда начались сокращения, ты ушёл к художникам. Для тебя это был шанс избежать безделья и прозябания, но я воспринял этот шаг, как отказ от профессии, как путь в никуда. Я смеялся над тобой, когда ты начал рисовать. Мне – стороннику прямых и чётких линий, это представлялось глупостью.
А потом, спустя несколько лет я попал на твою выставку. Первая же твоя картина меня поразила игрой света и тени. Я сразу хотел уйти, но не ушёл – заставил себя посмотреть всё и даже оставил запись в книге отзывов. Ты не знаешь, чего мне это стоило, а я не могу это описать.
Я вышел из галереи, поехал на вокзал и там снял дешёвую шариковую ручку. Не запомнил ни её лица, ни возраста, только следы чужих зубов на её треснувшем колпачке.
Вернулся домой под утро, перемазанный мерзкой синей пастой и полный отвращения к себе. Паста так и не отмылась. Я соскоблил ее ножом, с тех пор на левом боку у меня незаживающий след – содранная кожа.
Я не знаю, в чем моя ошибка. Не знаю, была ли она вообще. Ведь то, за что я себя казню, больше похоже на страх – я боюсь твоей славы.
* * *Я долго искал замену Фло… Вспоминаю себя, провожающего взглядом нарядные дорогие ручки. Их участь завидна – они красуются на столах, блистают на высоких собраниях. Но познакомиться с ними невозможно. Их хранят в специальных футлярах. Они изолированы от простых карандашей.
Конечно, можно было найти себе пару в ближайшем окружении. Вспоминаются вполне приятные дамы – миловидные, добрые, трудолюбивые. Но я не принимал их в расчет, не думал о них, как о спутницах жизни. Я полагал, что место Фло может занять только небожительница.
Сейчас поздно думать иначе…
Я постарел и даже устарел. С тех пор, как появился компьютер, моя исключительная твердость никого не интересует. А моя безупречная линия в сравнении с той, что выдает автокад, неряшлива и неточна.
Я никому не нужен. Без меня можно обойтись. Всё, что мне осталось, это собирать пыль и путаться под ногами. Один, без дела, без любимой женщины и без друзей. Я не жду помощи, сочувствия – сейчас мне это уже не нужно. Не жду прихода любви и приезда друга – мне уже всё равно. Я пишу эти записки только для того, чтобы…
Василий Логинов. Московская талия
Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе
Московская талия. вполне современная сказка
Ну, что? Собрались, внучата мои ненаглядные? Расселись?
Сейчас, сейчас дедушка сказочку-то расскажет. Только не перебивайте, а то собьюсь, забуду. Старенький стал, спрос с меня небольшой.
Да…
Давным-давно, когда Москва красовалась в обручах, браслетах и кольцах дорог, а не была похожа на песочные часы, как сейчас…
Ась?
Почему «похожа на часы»? Но ведь просил же не перебивать…
Вы на новую карту-то посмотрите. Сверху расклешено, и снизу тоже. А посередине перехвачено. Чем не часики песочные?
Не часики, говорите? Больше на платье похоже?
Да…
О чем это я?
Москва, Москва… Красивая!
Все Михалыч, городской голова, старался, красоту в Москве наводил.
Шибко любил ее, любезный, особенно по субботам.
Как наступает конец недели, так Михалыч кепочку надевает и ласково так спрашивает: «А что тебе, Москвазвонятколокола, сегодня хочется? Пряничка медового али звона малинового?»
