Евгений Долматовский - Товарищ мой

Когда сказали: «Мы окружены,
Нам нужно с боем выйти до рассвета»,
Он вынул фотографию жены
Из левой створки жесткого планшета.

И, затянувшись дымом, осветил
Отсветом золотистым папироски
Овал лица, что бесконечно мил,
И рядом с нею мальчика в матроске.

Тут завертелось все, пошло вверх дном,
Вода кипела в горле пулемета.
Неся мечту о самом дорогом,
На танки шла отчаянная рота,

Вздымались к небу красные столбы,
Гремели и ползли стальные слизни.
Ему казалось — этот час борьбы
Короче смерти был и дольше жизни.

Он шел и знал, что жизни нет конца,
Пока полны спокойствия и силы
Любимые черты ее лица,
Далекий, словно юность, образ милый.

Когда назад противник повернул
И пятый танк в лощине загорелся,
Он вновь планшета кнопки отстегнул
И снова в фотографию всмотрелся.

Ты просишь, чтоб не про войну
Я написал на этот раз...
Ну, что ж, попробую. Начну:
Я знаю девушку одну,
О ней послушай мой рассказ.

Давай мечтать... Пройдет война,
Замолкнет медная труба.
Уедет девушка от нас.
Какую жизнь найдет она,
Как сложится ее судьба?
Быть может, майским синим днем,
Когда акации цветут,
Перед распахнутым окном
С веселым юношей вдвоем
Она останется. И тут
Увидит он, что не погас
В ее зрачках огонь беды
И накопились возле глаз
Морщинок робкие следы.
Я знаю, он не скажет ей,
Но мысль жестокая мелькнет,
Что горек след военных дней,
Что есть моложе и стройней
И юность коротко цветет.
Не девушку мне будет жаль,
А юношу. Когда б он знал,
Как старит воющая сталь...
Не знает, так поймет едва ль,
Как жалок он пред ней и мал.
А мы видали на Дону,
Как с ношей девушка плыла.
«Он ранен. Он пойдет ко дну,
Не дотяну... Не дотяну...»
Но дотянула и спасла.
Шинель, как камень, тяжела,
Ручьем течет с нее вода...
Когда она бойца несла,
Такой красивою была,
Что не забуду никогда!
Случалось быть в таких местах,
Где пуля ищет твой висок.
Без спроса в сердце входит страх.
И вдруг, затерянный впотьмах,
Услышишь женский голосок.
Связистка с трубкою сидит:
«Ольха... Ольха... Мой позывной».
Придет на смену страху стыд,
Отвага в сердце закипит,
И снова мужество со мной.
Навеки в памяти бойца
Она прекрасна и чиста,
В простых чертах ее лица
Не увядает красота.

Прости, я обещал тебе
Не про войну вести рассказ.
Но мы в огне, но мы в борьбе,
И места нет другой судьбе,
И песен нет других у нас.

Часовой стоит на мосту,
Часовой стоит на посту.

А бревенчатый мост бомбят
По двенадцать часов подряд.

«Юнкерс», воя, идет в пике,
Поднимая столбы в реке.

Желтым смерчем летит песок,
Неба крутится колесо...

Вновь летят и бомбят опять.
Здесь и камню не устоять.

Часовой стоит на посту,
Часовой стоит на мосту.

Вихрь срывает с него шинель,
Но боец не уходит в щель.

Он не может оставить пост,
Он стоит, не согнувшись, в рост

Снова блеск черно-желтых крыл.
Снова «юнкерс» вверху завыл.

Часовой стоит на мосту,
Часовой стоит на посту.

Лицо, колени, руки разодрав,
Разведчик полз среди колючих трав.
Ему мерещилось, что, как посты,
Стоят вдали осенние кусты.
И прутик, распрямленный ветерком,
Ему казался вражеским штыком.
Но все ж его к окраине села
Светящаяся стрелка привела.
Здесь он узнал, где расположен штаб.
Одна граната меткая могла б
Дощатый дом отправить прямо в ад.
Но он сдержался. И пополз назад.
Он разбудил майора в три часа.
Прошла по карте света полоса.
А в шесть пятнадцать, опрокинув сон,
В село ворвался первый батальон.
И стали вновь на тропке ветровой
Кусты кустами и трава травой.
Прошел разведчик в предрассветной мгле,
Простуженный, усталый, гордый тем,
Что первым побывал на той земле,
Которая теперь доступна всем.
На Дону

Двухфюзеляжный фашистский «гроб»
Движется в синеве.
Он не заметит желтый окоп,
Скрытый в степной траве.

В этом окопе двое ребят,
Знающих — что почем.
Две бронебойки, десять гранат,
Ящик с сухим пайком.

...Когда-нибудь в этой степи пройдет
Девушка в голубом,
Увидит заросший окоп и найдет
Старые гильзы в нем.

Дальше пойдет, собирая цветы...
Ступит ее нога
На ржавые стальные листы,
Бывшие танком врага.

Поймет она, какая война
В этих степях прошла,
Как мы сражались, чтобы она
Цветы собирать могла.

Слышал я под небом раскаленным, —
Из-за сотни верст, издалека,
Тихо говорила Волга Дону,
Волга — мать-река:

«Здравствуй, Дон,
Товарищ мой старинный!
Знаю, тяжело тебе, родной.
Берег твой измаялся кручиной, —
Коршун над волной.

Только я скажу тебе, товарищ,
И твоим зеленым берегам:
Никогда, сколь помню, не сдавались
Реки русские врагам».

Дон вдали сверкнул клинком казачьим
И ответил Волге:«Труден час,
Горько мне теперь, но я не плачу,
Слышу твой наказ.

Русских рек великих не ославим,
В бой отправим сыновей своих,
С двух сторон врагов проклятых сдавим
И раздавим их».

Волга Дону громко отвечала:
«Не уйдут пришельцы из кольца.
Будет здесь положено начало
Вражьего конца».

Темным гневом набухают реки,
О которых у народа есть
Столько гордых песен, что вовеки
Их не перечесть.

Реки говорят по-человечьи,
Люди, словно волны, в бой идут,
Пусть враги на этом междуречье
Смерть свою найдут.

Бой кипит под небом раскаленным,
Ни минуты передышки нет.
Волга говорит, как с братом, с Доном,
Дон гремит в ответ.

Знойный полдень. Разгар перепалки.
Душен август, и воздух струист.
Возле ключика в Диковой балке
На траве умирает танкист.

Красотою последней красивый
И последней кровинкой живой,
Как теперь повелося в России,
Он на запад лежит головой.

Только руки сжимаются крепче,
Только бродит в глазах забытье.
Что губами сухими он шепчет?
Я прислушался — имя твое.

Видно, в этом спасенье от боли,
Пусть он шепчет опять и опять...
Если выйдем живыми из боя,
Вот тогда и начнем ревновать.

Полынною, густой и душной степью
Мы едем ночью на грузовике.
Знакомою разорванною цепью
Опять огни мерцают вдалеке.

Как будто это город довоенный
Стоит и светится во весь свой рост
И разговаривает со вселенной
Падением трассирующих звезд.

Но запах гари, смешанный с туманом,
Иную горечь придает огню.
Далекий город снова стал обманом —
Горят хлеба и травы на корню.

Забвеньем память сердца не обидим.
Мы выдюжим военные года
И так же будем ехать. И увидим
Светящиеся наши города.