Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Небо – бирюза кавказская,
Степь – шириночка ширазская,
Тополи – как рать угрюмая,
Камни дедов стерегущая.
Я, как бабушка курганная,
Вороньем вся замаранная,
Мумией стою фаюмскою,
На ладьи варягов глядючи,
Что по бирюзе сверкающей
Волоком на греки тянутся.
И жужжат вокруг жужжащие,
И пищат вокруг пищащие,
Шмели, осы да комарики,
Волки воют в ночь голодные:
Ждут, чтоб скифы богомольные
Подо мной коня зарезали
Да сожгли до самых потрохов,
Чтоб потом стервом насытиться.
Эх, житье степному идолу,
Идолу тмутараканскому,
Эх, приятен тук мне жертвенный
Да покой вот этот мертвенный!

Настала осень. Туч эскадры
Для правильной пришли блокады.
Соборы в небе Брунеллески
И Джотто вдумчивые фрески.
Египтянок кружат гирлянды
Для предотъездной сарабанды.
Холодные по стеклам пальцы
Стучат, как адские страдальцы,
Просясь в задымленную келью
К ненужному мне новоселью.
Как хорошо б уйти мне в недра,
Спускаяся по веткам кедра.
Не всё же созерцать мне звезды
И вить на кипарисах гнезда.
Мне незачем лететь в Уганду
Плясать по джунгле сарабанду.
За круглый я сажуся столик,
Где с книжицей сидит соколик,
И Бог Сикстинский входит в двери
И около любимой Пери,
По мановенью будто жезла,
На красное садится кресло,
И я с Ним продолжаю спор,
Начавшийся с библейских пор.

Я летел над землей в сновиденьи
Меж сверкающих в бездне миров.
Не болели давно уж колени,
Не кусали рои комаров.

И со мною был Ангел Хранитель,
Как испытанный вечности гид,
Мировой красоты пояснитель
И Создателя тяжких обид.

И слетели к потухшей мы сфере,
Что как тусклый блистала ночник
На полночной небес гемисфере,
И из уст моих вырвался крик.

Микель­Анжело будто творенье
Отошедшая эта земля:
Ни одной нет горы без виденья,
Скалы все – как бушприт корабля!

Всюду дремлют из камня гиганты,
Всюду просади кариатид,
Всюду Зевсы, Венеры, Атланты,
Маски страшных везде Эвменид.

Будто всё претворили ацтеки
Иль египтян стальные резцы,
Будто фризы ваяли здесь греки
Иль Ассирии рабской творцы.

Всюду в пропасти мрачно свисают
Исполинских чудовищ тела,
И крылатые львы нависают,
И тритоны, как в море скала.

Стилизация форм совершенна,
Что ни лик, то библейский рассказ,
Будто адская всюду геенна
Или рая священный экстаз.

Кто ваял здесь такие шедевры
На моренах меж девственных льдин,
Кто врубился в безбрежности плевры,
Кто материи стал господин?

Это творчество падших гигантов,
Состязавшихся здесь с Иеговой,
Это дело Антеев, Атлантов
С отсеченной давно головой.

Всё на свете гигантомахия,
Падших Ангелов спор с Иеговой:
Как бушует на море стихия,
Так бушует с гигантами бой!

Без устали кружится солнце
Вокруг безвестного Икса,
И нет такого патагонца,
Что не глядел бы в небеса

И Млечного Пути не видел.
Но многие ль находят Икс
Небесный в осиянном виде,
Как я нашел его в журфикс,

Когда с моих мотала гарус
Бабуся разведенных рук,
И поднимал я красный парус
На мачты сказочных фелук?

Клубок кружился шерсти желтой
Сквозь нити Млечного Пути,
Скрипели на фелуках болты
В надежде странный Икс найти.

Как гуси гоготали тетки
И сплетничали на весь мир,
В ушах гудели их трещотки,
Но я летел на звездный пир.

Клубок вращался, гарус тоже
За ним описывал круги...
Не Ты ли в самом центре, Боже,
Средь мира радужной дуги?

Сегодня ветер полон вдохновенья,
Космическим он веет естеством,
В невидном слышу я его движеньи
Как будто встречу снова с божеством.

Насторожились, полные зыбленья,
Деревья все, в движении живом,
И шепчутся, исполнены моленья,
В зеленом исступленьи хоровом.

Насторожился также я, нежданно
Почувствовавши близость божества,
И музыка мне показалась странной

Зеленых листьев в багреце едва
Осеннем, словно это осианна, –
И сладостно кружилась голова.

Мы мчимся в золотой карете
На белых солнечных конях
При томных звезд неясном свете
И плачем в вечности сенях.

Капризные мы только дети,
И карусель уже на днях
Нам надоела, словно сети,
И бьемся в вечности петлях

Мы, как степные перепелки.
Из терниев у нас венец,
И жаждем у Христа на Елке

Мы все собраться наконец.
В крови коней каретных челки,
Но непреклонен наш Отец.

Сквозь каретные гляжу я спицы
На сплетенье диких трав проселка.
Кое­где гнездо пугливой птицы,
Уж чешуйчатый, мохнатка­пчелка.

На подушках бледной голубицы
Мамочки в капотике из шелка
Профиль жалкий, молодой вдовицы,
И шепчу я что­то ей без толка…

Где? Когда? Я смутно вспоминаю…
Много, много лет с тех пор прошло,
По пути то, верно, было к раю,

Но повсюду царствовало зло...
Это я былое воскрешаю,
Что давно травою поросло.

В черной раме синий полог.
Белые медведи туч.
Запах пиниевых иголок.
Солнца пламенный сургуч.

В дроке рой жужжащих пчелок.
Ящерицы в щелях круч.
Брызги пены – бури пролог.
Преломленный в волнах луч.

За кустами тамарикса
Я гляжу с душою фавна
На сирен из аметиста

И свищу на флейте славно,
Улыбаясь на Франциска,
Пляшущего в такт забавно.

Моя душа – песчаная пустыня,
Зыбящийся червонный океан,
Где лишь поэзия, моя богиня,
Поет победный творчества пеан.

И небо надо мной бессменно сине,
И пенится амврозии стакан,
И никакой уж нет другой святыни,
Засыпан даже Сфинкса истукан.

Нет пальмовой нигде уже метелки
С шатром кочевника из древней бронзы,
Нет ни одной трудолюбивой пчелки.

Я сам с собой лишь, уцелевший бонза,
Да гибли раскаленные иголки,
Да лик неугасающего солнца.

Душа моя – муранское стекло,
И все мои остекленели вены,
Но я держу еще в руках весло –
Как лебедь, меж морской плыву я пены.

Над скалами угрюмыми светло,
Хоть и поют про ураган сирены,
Но не боится встречи с ним крыло,
И я пишу последние квартены,

Хоть знаю, что на этот черный риф
Меня швырнет порывом трамонтаны,
И вдребезги, как хрупкие стаканы,

Мой разлетится жизненный лекиф.
И пропоют сирены мне пеаны,
Чертя на скалах несуразный миф.

Из чрева матери иду я крошки
Во чрево Матери моей большой:
Когда закроются души окошки,
Сольюсь я снова с Вечностью душой.

Мать­крошку потерял я на дорожке,
Когда я был еще всему чужой,
Когда искал я, как улиток рожки,
След Боженькин меж звездной порошой.

Теперь, устав, ползу как раки вспять,
Чтобы вернуться в крошечный мирок,
Где всё как будто бы я мог понять,

Где не свирепствовал холодный рок,
Где верил я еще в Природу­Мать,
Где был ее малюсенький пророк.