Виктор Широков - Иглы мглы

1
Право, стоит ли тратиться в споре,
так порою измучат слова!
Жить бы тихо на вольном просторе,
как деревья, кустарник, слова…
Где глазам нестерпимо от блеска
изначальной живой чистоты
неба ясного, темного леса,
где кругом проступают черты
доброты человечьей… В обличье
тучи, дерева, сойки, цветка
промелькнет на секунду величье,
о котором не знают века…

2
Не грешу я любовью к пейзажу,
каюсь — книгам я чаще был рад,
а бывает же так — не вылажу
из лесных и болотных пенат.
Дом мой, пригород, зельем, наверно,
приворотным меня опоил
жгучей зеленью ивы и вербы;
синей мглой недалеких могил
окатил — не туманом холодным
утром в чуткую душу плеснул…
Как приеду — и в чем-то свободней:
долог день, ночью крепче уснул.
Впечатленья пытливого детства
оживают со всей новизной:
там застроен пустырь, а на месте
пивларька — магазин городской.
Славный пригород — ты не деревня.
Смотришь, рядом театр и музей,
А захочешь — обступят деревья
и накличут пернатых друзей;
а захочешь — исчезнут, как в сказке,
люди, крыши, столбы — полчаса
ходу — глянут анютины глазки,
не крадется ли следом коса…

3
Эту память бы рифмой обрамить;
это, мысли мои вороша,
раздувая словесное пламя,
сеет свет северянка-душа.
За сумбурностью, скороговоркой
не хотелось бы мне проглядеть
даль уральскую, лес на пригорке,
родничок, не уставший звенеть…
Вроде все это — обыкновенность:
дым, шалашик, телок на лугу…
А на деле — сыновняя верность
краю, родине, очагу.

4
Так пускай со страничек помятых
светят лампочки ягод лесных,
чтоб зимой становилось понятно,
где угодья далекой весны;
и дыхание теплой погоды
означает в медвежьем углу
не крушение планов природы,
а причастность к людскому теплу.

5
Тяга к слову — с охотничьей страстью
не сравнима и тоже нова,
но замечу, как звери, к несчастью,
почему-то редчают слова…
Остается сравнение, образ,
ритма дрожь, ощущенье тоски,
но чтоб кровное билось о ребра,
чтоб взволнованно ныли виски
не почувствуешь…Детскую робость
не отыщешь на донце стиха,
так — канава, а надо бы — пропасть,
а на вид — неплоха, неплоха…

6
Я не помню, чего мне хотелось:
птичьих песен, студеной воды?
Но однажды втемяшилась смелость:
выйдя в путь — не бояться беды…
Жить, сверяя по детству, по звездам,
по колючим и чистым мечтам
слово, выдох, поступок и возглас,
и бессонницу по ночам…

Чудный вечер и чуткая тишь…
Воздух — дымно-стеклянные соты!
И высоко над гребнями крыш
встали в небе луна и солнце.
Удивительные часы.
Остановленные мгновенья.
Вновь весна покачнула весы
человеческого настроенья!
Я ораторствовать не берусь,
а негромко скажу: "Взгляните
вес веселья и грусти груз
на одной, на солнечной нити.
Смугл румянец уральской зари.
Как протянутые ладони,
чаша Неба и чаша Земли
на великом стоят переломе.

Взрослеет наше поколение
родившихся в конце войны,
уже стремится к покорению
небес, тайги и целины.
Широкоплечие — запальчиво
Спешим в хозяева земли…
А все ли помним, чем заплачено
за то, чтоб так мы жить могли?.
А в ту, Великую Отечественную,
под орудийный разнобой
ребята, не дожив до отчества,
шли в первый, шли в последний бой.
Не ради славы или ордена
шли, презирающие смерть
во имя Родины. И Родине,
и нам забыть их не посметь!
Как позабыть те годы горькие,
когда в любой семье страны
хранятся письма-треугольники,
осколки взорванной войны!
В них так нуждались в дни военные,
сильней, чем в карточках на хлеб;
поэтому хранят их верно
послевоенных двадцать лет.
Мы эти фронтовые письма
как завещание храним,
поем отцов лихие песни,
но с чем-то внутренним своим.
Работаем, дела иные
встречая на пути своем;
и только Родину Россией
все так же ласково зовем!

Храните письма от друзей!
Они нам всем нужны порою,
как в отступлении резерв
и передышка перед боем.
Когда друзья от нас вдали
и некого рукой коснуться,
лишь взяли письма, перечли
и голоса друзей проснутся.
Они поведают о том,
что, может, начисто забыто,
как будто заселится дом,
что много лет стоял забитым.
Друзья нам и вдали друзья.
И я задумываюсь снова:
"А смог прожить бы разве я
хоть день без дружеского слова?"
Пускай не видеть, но всегда
мне нужно чувствовать вниманье
моих друзей… Я лишь тогда
дышу на полное дыханье!

Человек к ежедневной заботе
приобщен с незапамятных пор,
да и кличут его по работе:
этот — пекарь, а этот — монтер.
Инженер или попросту плотник,
врач, колхозник, художник, прораб
человек непрестанно работник,
отвергая далекое "раб".
Пусть спина бронзовеет от пота
и от жажды немеет язык,
человеку пристало работать,
и бездельничать он не привык.
Человеком нетрудно родиться.
Что ему суждено на роду?
Вот он — мальчик. Он хочет трудиться.
Вы его научите труду.

С ресниц осыпается иней,
как в пору такую дерев,
когда ударяют по синей
от жестких морозов коре.
Когда, холодя и тревожа,
проходит по телу волна,
что чувствует нервная кожа?
Каким ожиданьем полна?
Конечно же, надо, конечно,
учиться у тех же дерев
душе и отбросить беспечность,
от холода посуровев.
Пускай же весенние токи
гуляют пока в глубине;
и, зрея, в неясные сроки
весна наступает во мне.

Кто из юных не дышал
гарью — запахом предместий,
по ступенькам рыжих шпал
не спешил к своей невесте
с банным веником цветов;
благо — в зарослях сирени
весь поселок, отчий кров…
Рви, ломай — растет сильнее…
Минуло и отошло…
Оглянулся в электричке,
в запотевшее стекло
глядя больше по привычке.
Лишь последняя труба
старенького химзавода
зацепила без труда,
как насущная забота,
память… Разом обожгла,
к горлу комом подкатила;
вмиг пропала — не была
ирреальная картина,
чтобы вспомниться потом:
родина, влюбленность, детство,
куст сирени, отчий дом…
Никуда от них не деться!
В сутолоке городской
мне еще не раз поможет
то, что я чуть-чуть иной,
загородный, непохожий;
что к истокам каждый год
мне еще легко вернуться…
Где он — жизни поворот?
И опять не обернуться.
Повернуть — узка тропа.
Кратки прожитые годы.
Дом. Сирени куст. Труба.
Дым отечества…

Благоприятная весна.
Благоприятная погода
для музыки, и парохода,
и пробужденья ото сна.
Бери коричневый рюкзак
и золотистую гитару;
а с ней на пару, с ней на пару
смелее голос, легче шаг.
Подайся вверх по Чусовой.
Изведай там такие дали,
что прежде радостно страдали
незнаньем стрелки часовой.
Открой, коль ты не открывал,
в себе самом такие мысли,
как этот лес, как эти выси,
как бездной пахнущий провал.
В нем бьется синяя река,
как жилка на виске, как жилка…
Оставь секундные ужимки,
смотри — прошедшие века.
Здесь станет многое видней,
река тебе подскажет дело;
и кажется, что нет предела
и мыслям, и лесам, и ей.

Я открывал за домом дом…
Гремели ставни, словно гром…
Я открывал за садом сад,
где вишни спелые висят,
речонку с неглубоким дном,
луга за илистым прудом…
Я открывал за домом дом…
За миром мир я открывал,
Хоть этого не понимал.

Ты старинное русское имя
на сегодняшней карте найди
и стремглав поезжай во Владимир,
в Золотые ворота войди.
И откроется чуткому взору
красота заповедных затей:
соболиные шапки соборов
и могучие стрелы церквей.
Ветер Времени, мощный и резкий,
колокольным ударит крылом;
и отныне рублевские фрески
не померкнут в сознанье твоем.
Здесь — глазами владимирских зодчих,
сотворивших высокий музей
ты вглядишься острее и зорче
в стены храмов и в лица друзей.

Что-то происходит с нами,
потянулись к старине;
может, стосковалась память
по музейной тишине…
нет, отыскивая круто
прапрапрадедов следы,
постигаем в ту минуту
назначенье красоты,
что несла от века к веку,
сохраняя свой запал,
будущему человеку
вечных истин идеал.
Чувство Родины, России
в нас острее запоет
от небесной звонкой сини
и рябинки у ворот.
Ступишь на дощатый мостик,
ахнешь сам — а что с тобой?!
Вроде ты поехал в гости,
а попал к себе домой.

Смотрю в окно, как будто в сруб колодца.
Перо в руке — для рифм громоотвод.
Вздохнет жена. Дочурка шевельнется.
Из крана капля звучно упадет.
Спешу собрать мгновенных мыслей россыпь,
завороженный белизной бумаг.
Настольной лампы вечный знак вопроса
обыденности разгоняет мрак.
Бессонница. Склоняюсь над стихами.
Ночь. Тишина. Давно уснули все.
Соседний дом с притихшими огнями
как самолет на взлетной полосе.