Александр Гитович - Избранное

Я долго
На Лоян гляжу с холма —

Там все теперь
И тихо и пустынно.

Там все дворцы
И бедные дома

Огнем войны
Превращены в руины.

И во дворах,
У сломанных оград,

Так разрослись
Кустарники и травы,

Как будто
Всё заполонить хотят,

Уверившись,
Что нет на них управы.

Да и поля,
Покрытые травой,

Не вспаханы
На всем своем пространстве.

Нет, братья не узнают
Край родной,

Сюда вернувшись
Из далеких странствий.

Когда-то здесь
Из труб вились дымки

Над суетою улиц,
Сердцу милых...

А ныне
Я немею от тоски,

Которую
И высказать не в силах.

Растет в лесу
Спокойная сосна,

Ей десять лет —
Она еще ребенок,

И свежесть хвои
Нежно-зелена,

И стройный ствол
Еще и слаб и тонок,

Но дух ее
Окреп уже с пеленок:

Не подведет —
Всё выдержит она.

Легко я бросал
Города и уезды,

И бросил бродить,
Промотавшись до нитки.

Теперь под зеленой сосной
Мое место, —

Я если хожу,
То не дальше калитки.

Я бросил
Беспечное непостоянство,

Я бросил пирушки
И радуюсь детям.

Но я никогда
Не бросал свое пьянство —

И мы это с вами
Особо отметим.

Коль к ночи не выпьешь —
Не будет покоя,

Не выпьешь с утра —
И подняться не в силах.

Я бросил бы днем
Свое, пьянство святое,

Но кровь леденела бы
В старческих жилах.

Ну, брошу —
И радости больше не будет,

А будет ли, в сущности,
Выгода в этом?

А вот когда вечность
Мне годы присудят,

А птицы поздравят
С последним рассветом —

Тогда, равнодушно
И трезво, поверьте,

Я с плеч своих скину
Житейскую ношу

И с ясной душою
В обители смерти,

Быть может, действительно
Пьянствовать брошу.

Десять тысяч существ —
Всем пристанище в жизни дано

Лишь печальному облаку
Нету на свете опоры:

В темноте поднебесья
Плывет и растает оно,

Не увидев ни разу
Залитые солнцем просторы.

Благодатные зори
Ночной разгоняют туман,

Обгоняя друг друга,
Несутся лукавые птицы.

Только я не спешу:
Мне давно опротивел обман —

И к лачуге своей
Я по-прежнему рад возвратиться.

Я проверил себя
И остался на прежнем пути —

Не боюсь, что от голода
Тело мое пострадало б:

Нету старого друга,
И нового мне не найти,

И совсем ни к чему
Униженье упреков и жалоб.

Холод ранней зимы
Увенчал окончание года,

Я лежу на веранде,
В худой завернувшись халат.

Даже в южном саду
Ничего не жалеет природа,

Обнаженные ветви
Украсили северный сад.

Наклоняю кувшин —
В нем ни капли вина не осталось,

Погляжу на очаг —
И над ним не синеет дымок.

То ли стало темно,
То ли просто склонила усталость,

Но стихов и преданий
Читать я сегодня не смог.

Голод мне не грозит еще —
Гневному взгляду и слову, —

Не нуждаюсь я в пище,
Как праведник в княжестве Чэнь,

Вспомню нищих ученых —
Их мудрого духа основу,

И себя успокою я
В этот безрадостный день.

Старый Жун подпоясывал
Жалкой веревкой халат,

Но на лютне бренчал,
Хоть уж было ему девяносто.

В рваной обуви ветхой
Из дырок одних и заплат,

Юань Сянь распевал свои песни
Беспечн и просто.

От «Двойного цветения»
Сколько воды утекло!

Сколько мудрых ученых
С тех пор в нищете прозябали!

Лебеду в их похлебке
Мы даже представим едва ли.

И лохмотья одежд их
Представить сейчас тяжело.

Я-то знаю, что значит
Богатый халат на меху,

Но почти что всегда
Он путями нечестными добыт.

Цзы умел рассуждать,
Но витал где-то там — наверху,

И меня бы не понял,—
Тут надобен собственный опыт.

Благородный Цань Лоу,
Не зная тревог и печали,

В независимой бедности
И в неизвестности жил.

Ни посты и ни почести
В мире его не прельщали,

И, дары отвергая,
Бессмертие он заслужил.

И когда на рассвете
Окончился жизненный путь,

Даже рваной одежды
Ему не хватило на саван.

До вершин нищеты он возвысился —
Мудр был и прав он,

Только Дао он знал —
Остальное же так, как-нибудь...

Сто веков отошли
С той поры, как из жизни ушел он,

И такого, как он,
Мы, быть может, не встретим опять.

Все живое жалел он,
Добра и сочувствия полон,

До последнего вздоха...
Что можно еще пожелать?

Юань Аню, бывало,
Метель заметала жилье —

Он сидел взаперти,
Но не звал на подмогу соседей.

Юань Цзы, увидав,
Как народ беззащитен и беден,

Проклял царскую службу
И тотчас же бросил ее.

Жили оба они
Не желая нужду побороть,

Сено было их ложем,
И пищей служили коренья.

Кто же силы им дал на земле
Для такого смиренья,

Чтобы дух возвышался,
Презрев неразумную плоть?

Стойкость бедности — вечно —
Сражается с жаждой богатства,

И когда добродетель
В таком побеждает бою

Человек обретает
Высокую славу свою,

Ту, что будет сиять
На просторах всего государства.

Безмятежный Чжун-вэй
Нищету и покой предпочел —

У соломенной хижины
Выросли сорные травы.

Никогда никому
Ни одной он строфы не прочел,

А ведь были б стихи его
Гордостью Ханьской державы.

И никто в Поднебесной
И ведать не ведал о нем,

И никто не ходил к нему,
Кроме седого Лю Гуна.

Почему же поэт
В одиночестве скрылся своем?

Почему в одиночестве
Пели волшебные струны?

Но святые стихи
Он за совесть писал — не за страх,

Независим и горд,
Даже мысль о карьере развея.

Может быть, ничего я
Не смыслю в житейских делах.

Но хотел бы последовать
В жизни—примеру Чжуи-вэя.