Марк Тарловский - Молчаливый полет

По свидетельству «Капитала»
(В первом томе, в пятой главе),
Новый дом возникает сначала
В человеческой голове.
Хоть и карликовых размеров,
Но в законченном виде уже
Он родится в мозгу инженеров
И на кальковом чертеже.
Чтобы ладить ячейку из воска,
Не выводит художник-пчела
Предварительного наброска,
Приблизительного числа.
Перед зодчим и насекомым —
Два пути и один подъем
(Кто чутье заменяет дипломом,
Кто диплом заменяет чутьем…).
Ну, а ты, под напевы гармоник
Из деревни пришедший с пилой,
Кем ты будешь, товарищ сезонник, —
Архитектором или пчелой? —
Строя фабрику, лазя по доскам
С грунтом цемента и смолы,
Ты наполнил не медом, не воском
Переходы ее и углы.
Но, сложив их для ткани и пряжи,
В хитрый замысел ты не проник,
Ты, быть может, неграмотен даже,
Ловкий кровельщик, плотник, печник!
В одиночку, вслепую, поденно
Мы не выстроим ульев труда:
Надо техникой гнать веретена,
Неученая борода!
Видишь? — мед отдают первоцветы.
Видишь? — цифры бегут по столу:
Сочетай их обоих в себе ты —
Архитектора и пчелу!

Это суша, а на море хлюпко
Кто-то кажет — «правей!» да «левей!»,
Кто-то правит над каждым поступком,
Каждым жестом команды своей.
Раза в два веселей капитана,
Но безграмотней в двадцать два —
Не боящаяся тумана,
Недоступная бурям плотва.
Ну, а ты, чей льняной отворотец
Врезан мысом в холст голубой,
Кем ты будешь, матрос-краснофлотец, —
Навигатором или плотвой?
Видишь? — воду в чешуйчатых стаях
Руль распарывает по шву:
Ты обоих в себе сочетай их —
Навигатора и плотву!

Это — море, а в газовых ямах —
Спор горючего с весом земным,
Превращенный в победу упрямых,
В высоту и невидимый дым.
В то же время взлетает не хуже
(Даже лучше) увесистый жук,
Вероятно, воспитанный в луже
И не кончивший курса наук.
Ну, а ты, самодельный моторчик
Запускающий детским рывком,
Кем ты будешь, мечтатель и спорщик, —
Авиатором или жуком?
Видишь? — гордые падают Райты,
И глядит на них синь свысока
Их обоих в себе сочетай ты —
Авиатора и жука!

Это — воздух, а в путаной сфере
Расстановки общественных сил
Мы — свой свет осознавшие звери,
Мы — совет мировых воротил.
В то же время под лиственной кучей,
Меж корнями — чего б? — ну, хоть ив,
Бессознательный, но могучий
Муравьиный живет коллектив.
Ну а ты, позабывший о боге,
Притеснителей съевший живьем,
Кем ты будешь, строитель двуногий, —
Гражданином или муравьем? —
В этих двух государственных строях
Невозможны князья да графья:
Сочетай же в себе ты обоих —
Гражданина и муравья!

Так — трудящиеся народы —
Множим технику мы на чутье,
Так мы учимся у природы
И, учась, поучаем ее.

Бывает так: мелькнет лишь четвертушка
Простой бумаги, чистой, как дитя,
И вот уж бюрократишка, чинушка,
Над ней сопит, вокабулы чертя;

Уж он в нее нацелился печатью,
Уж под хвостом он чувствует вожжу…
Чтоб устыдить породу бюрократью,
Я кое-что сейчас ей расскажу. —

Когда почтенный Фридрих Барбаросса
Вдруг увидал, забравшись на Восток,
Что крестоносцы в доску стали босы,
Что рыцарские пятки жжет песок,

Он обуви потребовал у Рима,
Его призвав на роль поставщика,
И получил от Центропилигрима
Глухой ответ: «Увяжем тчк»…

Затем еще: «Без плановой заявки
Бить нехристей придется босиком»…
Затем еще: «Послали камилавки»…
Затем еще: «Работайте верхом»…

Но из-под града папских отношений
Раздался крик: «Аминь! благодарим
За то, что всю, от пяток до колени,
Христову рать обул ты, щедрый Рим!

Пергаменты, исписанные бойко
Твоим бюрократическим пером,
Они же из телячьего опойка!
Ведь это же, по меньше мере, хром!..»

Виновные в отписочном уклоне,
Я вас вдвойне хочу предостеречь:
Была когда-то в древнем Вавилоне
Кирпичеобжигательная печь.

Ее директор тоже к бюрократам
Принадлежал. Был зодчества разгар.
Сезонники вопили над Евфратом:
«Даешь кирпич для храма в честь Иштар!»

Богиня ждет!.. А он строчит цидульки:
«Где ваша глина от рытья канав?»
«Кто в Хаммурабиевском переулке
снес дом, со мною не согласовав?»

«Зачем не перечислены остатки
Стройматерьялов трех последних лет?..»
Он вопрошал, пока не прибыл краткий
И крайне неожиданный ответ:

«Нам кирпича от вас уже не треба.
Сварганили мы церкву для Иштар.
А башню, что уткнулась аж под небо,
Венчает ваш последний циркуляр.

Он глиняный! — Спасибо вашим плиткам!
Спасла нас клинописная мура,
Чьи штабеля, чьи залежи с избытком
Вес дефицит покрыли нам… Ура!»

Виновные в регистратурном блуде!
Я поражу вас, наконец, втройне,
Поведав об аналогичном чуде
В Египетской, Хеопсовой, стране:

Там два царя, Фиванский и Мемфисский,
Друг другу долго ставили на вид
(Путем, конечно, частной переписки),
Что нет житья от роста пирамид,

Что, мол, пора заняться промыслами,
Что вырастить бы надо кустаря!
И ничего не вырастили сами,
Папирусы исписывая зря…

Но промысел отсюда всё же вырос,
Тот, что теперь мы лыковым зовем:
Служивший в канцеляриях папирус
Был превосходным лапотным сырьем.

Чему тройная учит вас былина? —
Фасон письма теперь у нас иной:
Нам служит не опоек, и не глина,
И не папирус Нила голубой.

Щади бумагу, племя бюрократье.
Струить добро из писчего греха
Могли лишь древние твои собратья,
И то в пределах данного стиха!

Солнцем — та же звезда —
Были дни осияны,
И суда, как всегда,
Волоклись в океаны,
И над пышной водой
Гнил на сваях причал,
И, от пены седой,
Ветер сушу качал.

По-лакейски, меж свай,
Без стыда, без утайки,
Вымогали на чай
Подгулявшие чайки.
Старый бог-солдафон,
Бог военных кутил,
Под бердышный трезвон
По земле проходил.

Грыз волну волнорез,
На прибой белобрысый
Безбоязненно лез
Материк остромысый.
В ресторан-материк,
В ресторан-поплавок
Старый бог-фронтовик
Свой бердыш приволок.

Сел на скрипнувший стул
Этот бог-выпивоха
И на волны подул,
Где взыграла эпоха,
Постучал бердышом
О железный бокал
И, не справясь — почем,
Подавать приказал:

«Майонез a la Льеж!
Маринад из Вердена!
Да чтоб соус был свеж!
Да чтоб перцу и хрена!
Человек, не зевай!
Человек, не студи!» —
Бог заплатит на чай,
Чай, свинчаткой в груди.

«Человек, приготовь
Ростбиф Битва-на-Марне!
Да чтоб булькала кровь,
Посырей, поугарней!
Человек, передвинь!
Человек, подогрей!»
Бог не любит разинь, —
Поскорей, поскорей!

«Человек! обормот!
Нацеди-ка мне живо
Из Мазурских болот
Молодого разлива!»
Бог оскалил свой клык,
Бог сигарой смердит,
На сигаре — ярлык:
Первосортный иприт.

«Человек, получи!..»
Рвется марш канонады.
Дуют в медь трубачи.
Богу сдачи не надо…
Шире неба — зевок.
Бог достаточно пьян.
Материк-поплавок…
Ресторан… океан…

Годы шли и прошли.
Те же волны и сваи,
Тех же шлюпов шпили
Ворожат, уплывая,
И за столиком, пьян,
Рыжей мордой поник
Тот же старый грубьян,
Тот же бог-фронтовик.

Но не тот, но не тот
Человек серолицый,
«Обормот», «обер-дот»,
Со щеками в горчице! —
Он веревку скрутил,
Чтоб, очнувшись, повис
Бог военных кутил,
Бог кровавых кулис.

Человек второпях
Крутит скатерти шустро,
Чтоб в сиянии блях
Вздернуть гостя под люстру…
Быть высокой волне.
Перегаром дыша,
Гость облапил во сне
Рукоять бердыша.

Старый бог-фронтовик,
Бог пивного гороха,
Бредом пьяных заик
Бредит он, выпивоха:
«Из калек — чебурек!
Человечий шашлык!
Человек! че…а…эк..!
Че…эк…эк..! че…эк…ик..!»