Всеволод Емелин - Götterdämmerung: cтихи и баллады

Так долго вместе прожили, что вновь…
И ни хуя, по-прежнему любовь.

Не от спиртного лишней дозы,
Не блеск моделей от кутюр,
Глаза мне застилают слезы
От вида денежных купюр.

Людьми и Господом обижен,
Раздавлен жизни сапогом,
Я их ужасно редко вижу,
Но это, братцы, о другом.

Не посещал я Третьяковку
Или музей мадридский Прадо,
Я на пятерки, трехрублевки
Смотрел — и лучше мне не надо.

Когда-то молодой бездельник
Я был стихами поражен:
“Уберите Ленина с денег,
Он для сердца и для знамен”.

Промчались дни, как бурный Терек,
Другая царствует идея,
И Ленина убрали с денег,
Грозят убрать из мавзолея.

А раньше-то не то Есенин,
Не то Маяковский писал: “Село солнце.
Двое в комнате — я и Ленин,
Своим профилем на красном червонце”.

И надо пропить его, да что-то мешает.
Я не в силах встать, разогнуть колени:
“Скажите, Ленин, отчего организм ветшает?”
“Ревизионизм!”, — отвечает Ленин.

Но вот социализм со сцены
Сошел под бурные овации,
И сразу изменились цены,
А вслед за ними и ассигнации.

И в этом вот стихотворении
Я хочу рассказать всем живущим завтра
О новых деньгах не как средстве обмена
                                        и накопления,
А в ракурсе реди-мейла и артефакта.

Десятка — здесь запечатлели
Плотину Красноярской ГЭС
На радость рыжему злодею
И его РАО СПС.

Полсотни — виды Петербурга,
Ростральные колонны, биржа.
Хоть ерундовая купюра,
Но и ее все реже вижу.

Вот сто рублей — в полете смелом
Над рядом греческих колонн
С неэрегированным членом
Квадригой правит Аполлон.

Не зря изобразили гады
На ста рублях тот нестояк,
Поскольку был под колоннадой
Московских пидоров сходняк.

Полтыщи — на клочке бумаги
Во всей красе изображен
Известный Соловецкий лагерь
Особого режима (СЛОН).

На тыще — мрачная фигура
С мечом, щитом и бородой —
Князь Ярослав по кличке Мудрый
Стоит над волжскою водой.

Мне тыщу выдали в зарплату,
Ее мне хватит ненадолго,
Окраскою зеленоватой
Она напоминает доллар.

На долларах хоть президентов
Сосредоточенные лица,
Поговорить там есть хоть с кем-то,
Да я не знаю по-английски.

А на рублях теперь рисуют
Картиночки родного края.
Не говорить же со статуей,
Она совершенно неживая.

Рубли мучительно терзают
Мои расстроенные нервы —
Я недоволен их дизайном,
Наверно, хуже только евро…

Попросили лишь хлеба мы
У Великобритании.
Полный весь микросхемами
Они камень нам дали.

Камень тот закопали
Под кустом у шоссе,
Чтоб шпионил за нами,
Как агент 007.

Он работал, как рация
На секретной волне.
Собирал информацию
О тебе, обо мне.

В общем спецоперацию
Выполнял этот камень,
А потом он сломался,
Дальше мы все видали.

Как сотрудник посольства,
Натуральный дебил,
Посеревший от злости,
Каблуком его бил.

Как под сотнями камер
ФСБ генерал
Осторожно руками
Камень тот разобрал.

Люди замерли, стоя,
Аж дыханье свело,
А внутри там такое!
Типа вроде стекло.

Словом, конник и лыжник,
Пешеход и пастух,
Лучше каждый булыжник
Обходи за версту.

И для вас, демократы,
Эту песнь я пою,
Вы попросите гранты,
А дадут вам — змею.

Весь заклеванный пидарасами
От жестоких обид утруся я.
Есть на западе синеглазая
У меня сестра — Белоруссия.

От нападок вражеских скроюсь
Я — похабник и скандалист.
Соберу узелок, сяду в поезд
И уеду в счастливый Минск.

Из российского безобразия
В свою молодость я вернусь,
Покатаюсь там на БелАЗе я
И на тракторе “Беларусь”.

С двумястами баксов зарплаты
Я там буду кум королю.
И ничем не заманят в НАТО
Мою молодость — Белоруссию.

Наглотался я в жизни горечи
И совершенно не в падлу мне
Будет для Александра Григорьевича
Открывать пивко на лыжне.

Малолетних там не насилуют,
Там не курит никто траву,
Там глядятся в озера синие
И в полях там ромашки рвут.

Не пойдут белоруски в путаны
Торговать своим телом вдоль трасс,
Никогда белорусы не станут,
Как хохлы, воровать наш газ.

Там шагают правильным курсом,
Там шпионов грузинских выслали,
Там на улицах нету мусора
В прямом и в переносном смысле.

Чтоб среди тоски и разврата
Сохранить этот мир волшебный,
Я взываю к электорату:
Голосуйте за Лукашенко!

Умоляю вас, Бога ради,
Сохраните потомству в пример
Этот Китеж-град, эту Аркадию,
Атлантиду — БССР.

Кто-то владеет внедорожниками,
Пароходами и газетами,
Кого-то назначают художниками,
Кого-то назначают поэтами.

Только престарелого мальчика-с-пальчика
Кушать не хочет ни один людоед.
Сколько народу поэтами назначили,
А меня — нет.

Мечтал я — буду поэт современный,
Будут у меня (по)читательницы.
А теперь пьяный доктор порвал мне две вены,
Пытаясь поставить капельницу.

Умные люди мне говорили:
“В поэзию лезть не вздумай пытаться.
С твоей никуда негодной фамилией
И сексуальной ориентацией”.

Из стихотворных отделов
Меня выгоняли в шею:
“Займись, сынок, своим делом —
Копай, например, траншею”.

Нынче у критиков талант яркий ценится,
А я прохожу у них, полный мудак,
Не то по ведомству доктора Геббельса,
Не то по ведомству программы “Аншлаг”.

И, как дважды два — четыре,
Есть повод впадать в отчаяние —
Если бы хоть материли,
А то ведь не замечают[5].

Зачем писал про евреев?
Это нехорошо.
Ни Архангельский, ни Ерофеев
Не возьмут меня в свое шоу.

У нас ведь что ни еврей,
То непременно гений,
Член всевозможных жюрей,
Лавреат разнообразных премий.

И сколь бы я ни плакался,
Будет им западло
Напечатать меня в издательстве НЛО.

Нет, я дорожку неверную выбрал,
Сравнимую разве что с самоубийством.
Зачем не писал, например, верлибры?
Они хорошо переводятся на английский.

И перед лицом всепожирающей смерти
Ужасно жалею, что так и не стал
Подобно поэту Андрею Дементьеву
Возводить женщину на пьедестал.

Зачем писал всякую мерзость,
О которой и вспоминать неудобно?
Писал бы про лебединую верность
И о всяком другом прекрасном и добром.

Короче, со взором горящим парень,
Надеющийся в поэты пролезть из народу,
Совет тебе — лучше блядям в баре
Подавай ананасную воду.