Константин Арбенин - Зимовье зверей

Шепот в эфире. Надежда на день.
Ставлю свой сон под стекло.
В будущем мире я только лишь тень,
Которой не повезло.

Пустые бутылки я меняю на кич
Начинающих поэтесс.
А за окном безумствует вич,
Символизируя прогресс.

Но завтрашний день придет —
И мне будет больно.
Завтрашний день пройдет —
И мне будет трудно.
Пока пацифистка-ночь
Позволяет жить вольно,
А за окном уже разинуло пасть
Хмурое Урбо,

Сверкая челюстью
Из тысячи серебряных небоскребов.

Мой череп с зимы — обескровленный лед,
В нем желтеют талоны на чай.
Сверху течет птичий полет.
В общем, очень похоже на рай.

Китель к лицу — он приветствует силы
И добавляет ног.
Сколько там лет до ближайшей могилы?
Ну-ка, скажи, сынок!

Ведь завтрашний день придет —
И тебе будет больно.
Завтрашний день пройдет —
И тебе будет трудно.
Еще пацифистка-ночь
Командует «вольно»,
А за окном уже качает права
Хмурое Урбо,

Мелькая лысиной
Из дюжины позолоченных телебашен.

Жизнь так проста, что не хочется жить.
Вот только — лень умирать.
Может, какой-нибудь сдвиг совершить
Или лечь и спокойно поспать?

А лучше — выпустить газ из сиреневых труб
И выпить их трубный яд.
Лучше вырвать последний непрошеный зуб
И всадить его в корень язв.

Но завтрашний день придет —
И опять будет больно.
Завтрашний день пройдет —
И опять будет трудно.
Уже пацифистка-ночь
Умоляет: «довольно»,
А за окном уже разводит мосты
Хмурое Урбо…

Русалка в ветвях.
Воробей в облаках.
Тритоны ползут по траве впопыхах.
И наше бесстрашие преследует страх…
Боль на губах.
Голь на бобах.

Воздушный шар не выдержит двоих.
Дорога в небо нам не удалась.
Дорога в небо тяжела для живых,
Один из нас к тому же — балласт.

По прошествии лет
Не различая цены,
Я знаю: так было нужно,
Раз так решено.
И в этот дивный букет
Вплетая привкус вины,
Дороги гнут наши души
По принципу домино.

Дороги, которые нас выбирают,
Дороги, которые смеются нам в лицо.
Дороги, дороги — без просвета и края.
Одним дорога — Млечный путь,
Другим — трамвайное кольцо.

Пока клеймо не станет золотым,
Дорога к правде сжигает дотла.
Сама же правда превращается в дым,
И нам опять остаётся зола.

Поджигая, сгорай —
Себя не стоит жалеть,
Твой пепел будет стучаться
В иные сердца.
Меняя призрачный край
На центробежную сеть,
Опередившие мчатся
Обратно в поте лица.

По дорогам, которые нас выбирают,
Дорогам, которые смеются нам в лицо.
Дороги, дороги — без просвета и края.
Одним дорога — Млечный путь,
Другим — трамвайное кольцо.

Дорога влево потакает злу,
Дорога вправо перечит судьбе.
Я выбираю прямую стрелу —
Я выбираю дорогу к себе.

Сесть баркасом на мель,
Стать халифом на час,
Влиться тёплою пулей
В холодную кровь.
Твой горбатый Камель,
Мой крылатый Пегас
Однажды метко смекнули,
Что скоро встретятся вновь

На дорогах, которые нас выбирают,
Дорогах, которые смеются нам в лицо.
Дороги, дороги — без просвета и края.
Одним дорога — Млечный путь,
Другим — трамвайное кольцо.

Голос срывался с петель.
В дальние дали летел.
Пробовал выйти на крик,
Но застревал в пустоте.

В космосе было темно.
В комнате стыло окно.
Голос стучался в него,
Напоминал об одном:

Верните каждому своё,
Отдайте каждому своё,
Пусть все идут своим путём,
Приобретя утраты.

Отдайте каждому своё,
Верните каждому своё,
И как-нибудь переживём.
Конец цитаты.

Иона не влюблён и не простужен,
И стон его — не аномалия рассудка.
Иона проглотил кита на ужин,
Иону мучат угрызения желудка.

Случайность — продолжение закона…
Вчера в закусочной он взял кита навынос
И, съев кусочек, понял: кит знакомый,
Ведь в чреве у него Иона вырос.

Кит — тоже рыба, только рыба та ещё:
Душой и телом он млекопитающий…

С последней каплей утекающих мозгов
Я разделю с тобой покой и облегченье,
Мой чудо-кит, не знавший тёплых берегов,
Не испытавший кайф попутного теченья.

Моя матёра, мой матёрый материк
И альма матер всех утопленных утопий,
Мы все — соавторы твоих блокадных книг,
Шахтёры в сумраке твоих подкожных копей.

Мы в глубине
твоих подкожных копей.

Последним росчерком чернеющих чернил
Я ставлю крест на опустевшей самобранке.
Я ни куска тебя в себе не сохранил,
Остались призраки, подрамники, подранки.

Всплыл кверху брюхом мой слоёный чудо-кит:
Прошла агония его, прошла и кома.
Моё отечество уже не просто спит —
Живых здесь нет в живых, все остальные дома.

Живых здесь нет,
все остальные дома.

Иона видел из китова зева
Совсем не то, что видит он отныне.
Так в самый пир нам предвещает чрево
Чуму, суму и прелести иные.

Нутро вошло в нутро — и мир распался
На отрицательно заряженные ионы.
Лишь только на поверхности остался
Неровный круг, как поцелуй Ионы.

Иона вскормлен молоком, не рыбьим жиром.
Он в чреве был не просто пассажиром…

Моя ладонь не превращается в кулак,
И от солёных вод уже ржавеют жабры.
Покойся с миром, мой цепной архипелаг,
Я буду делать вид, что мне тебя не жалко.

Земля, тебе теперь ютиться на пяти —
На только двух китах и трёх слонопотамах.
А мы течём себе, а мы уже в пути,
Мы улетаем на планету капитанов.

Мы держим путь
к планете капитанов.

(Я возьму не своё пальто,
Я допью не своё сакэ
И уйду туда, где никто
Знать не знает ни бэ, ни гэ.)

Берегущий меня в метро,
Стерегущий меня в депо,
Кто ты? Бес, что стучит в ребро,
Или самый обычный Бог?

Я уже не настолько слаб,
Чтоб не верить твоим рукам,
Но во мне слишком много зла,
Не прощаемого врагам.

Значит, я ещё уязвим,
Недоцелен и полугол.
Ускользающий Серафим —
Неспрягаем его глагол.

Отмывая меня от ран,
Опекая меня от вдов,
Ты считаешь, что мне пора,
Ты считаешь, что я готов.

А к чему — я не знаю сам,
Только мне не знать не впервой.
И я верю своим глазам,
Что наполнены не тобой.

И под музыку тайных сфер
Я танцую вальс живота.
Необузданный Люцифер
Снял запрет с моего плода.

Что же ты бережёшь меня,
Не стираешь мой след с холста?
Я уже себя разменял
На купюры не мельче ста.

И со мною живёт жена,
Умножает твой произвол…
Знаешь, если бы не она, —
Кто бы нас с тобой снова свёл!

Значит, поздно мне в сыновья,
Значит, рано мне в дембеля.
Равнопознанная моя
Продолжает меня с нуля.