Семен Кирсанов - Лирические произведения

Я увидал корабль,
                                 который плыл
без весел, без винта и без ветрил,
я увидал аэроплан без крыл,
который тихо в воздухе парил.

И я привык
                      смотреть со стороны
на странные явления вдали,
на мчащегося около Луны
искусственного спутника Земли.

Я пью необычайное вино,
но — виноградом не было оно,
ем белый хлеб,
                           не росший никогда,
искусный синтез мысли и труда.

Чиста, как небо,
                          новая земля,
и наш граненый дом из хрусталя,
но мало в нем знакомых и родных,
лишь ты одна — последняя из них.

Нам каждому уже по триста лет,
но мы еще не мыслим о конце,
и ни морщинки ни единой нет
ни на моем,
                   ни на твоем лице.

Хвосты ракет за тучами скользят,
их водят электронные умы…
Скажи,
             тебе не хочется назад,
в двадцатый век, где прежде жили мы?

Где надо было землю корчевать,
под бомбами в землянках ночевать,
пилить дрова и хлебом дорожить,
и только там
                       хотелось жить и жить…

Шестерки, семерки, восьмерки, девятки, десятки.
Опять невпопад — затесались король и валет…
Пасьянс не выходит! Опять полколоды в остатке.
И все это тянется дикое множество лет!

Что можно узнать во дворце костюмерной колоды?
Какие затмения Солнца, кометы и воины придут и пройдут?
Какие отлеты, какие на землю прилеты?
Какие новинки пилоты у звезд украдут?

Когда я уснул, как в гадании, с дамою рядом, —
Вот только тогда стасовался и ожил пасьянс на столе
и тысяча лет пронеслась над упавшим снарядом,
над Вязьмою, Мюнхеном, Перу и Па-де-Кале.

Цветы раскрывались в минуту. По просекам бегали лани.
Дома улетали. Деревья за парами шли по следам.
На море качались киоски любых исполнений желаний.
Машины сидели в раздумье — что сделать хорошего нам?

Весь воздух был в аэростатах. Но не для воздушной тревоги.
Гуляние происходило. По звездам катали ребят.
Там девушка шла на свиданье по узкой канатной дороге,
и к ней через десять трапеций скользил и летел акробат.

На тучах работали люди. Они улучшали погоду.
Все им удавалось — и ветер, и солнце, и дождик грибной.
Вдруг вышел поэт, он шатался без дела, тасуя колоду,
стихи перед ним танцевали, как дети, с гармошкой губной.

Пасьянс у него получался. Он, каждую карту снимая,
показывал очень далекий, за тысячелетием, день —
вдруг желтые стены Китая, вдруг пестрое Первое мая,
и вдруг из-за стекол трамвая — моя померещилась тень.

А мы? Где мы будем? Вам кажется — мы разложились?
Мы живы, мы теплые почвы с рябинками древней грозы.
Цветные пасьянсы лугов, и дворцов, и гуляний на нас разложились,
и рядышком вышли — валеты, и дамы, и короли, и тузы.

Я не скажу: над нами пусть не каплет,
а после нас — хоть мировой потоп!
Нет, я хочу,
                     чтоб тысяч через пять лет
вели следы вдоль непросохших троп;

чтоб босиком по лужам мчались дети
на свете
              без котомки и тюрьмы,
на свете, где за пять тысячелетий
шли под дождем и обнимались мы.

А если так считать: мол, безразлично,
что будет с нашей, лучшей из планет, —
не знаю,
                 как кому,
                                а мне вот лично
тогда и жить на свете смысла нет.

Уважаю
                     боевую старость,
блеск в глазах,
                         кипение в груди!
Уважаю тех,
                    кому досталось
больше,
                  чем осталось позади!

Уважаю
             творческие муки,
нетерпенья взрывчатого тол,
Павлова
              решительные руки,
брошенные яростно
                                     на стол!

В мире,
           молодом, как Маяковский,
седина
             вполне хороший цвет!
Я не буду
               жить по-стариковски —
даже
           в девяносто девять лет!

По-моему,
               пора кончать скучать,
по-моему,
                  пора начать звучать,
стучать в ворота,
                          мчать на поворотах,
на сто вопросов
                           строчкой отвечать!

По-моему,
                 пора стихи с зевотой,
с икотой,
                рифмоваться неохотой
из наших альманахов
                                     исключать,
кукушек хор
                   заставить замолчать
и квакушку
                   загнать в ее болото.

По-моему,
                   пора сдавать в печать
лишь книги,
                     что под кожей переплета
таят уменье
                       радий излучать,
труд облегчать,
                           лечить и обучать,
и из беды
               друг друга выручать,
и рану,
             если нужно,
                               облучать,
и освещать
                  дорогу для полета!..

Вот какая нам предстоит гигантская работа.

Два винта крутануло,
                                       рывок — и
ты в трехслойную высь
                                          поднялась…
И от облака
                     в гулкой тревоге
не отнять
                  растревоженных глаз.
Крылья, крылья,
                            подумайте,
                                                 как
дорога
             ваша легкая ноша!
Ты уже
             в кучевых облаках,
ты вот-вот
                 стратосферы коснешься!
О, я верю
                в звучащие части,
в прочность поршней
                                и в сортность колец,
верю в жизнь,
                      в окрыленное счастье,
в окружающий солнце
                                         венец!
Прочь, тревога!
                         Моторы, вперед!
Вы —
        мое нетерпенье поймете.
Ту же скорость
                         и песня берет,
до конца
                неизменно
                                    в полете!
Что мне выгода,
                         выручка,
                                            польза,
когда мчусь,
                      виражами кружа?
Не в низине я жил
                                и не ползал
шелестящей дорожкой
                                          ужа!
Не в тиши,
                    никогда не в тиши,
не в низине,
                нет, нет,
                            не в низине!
Я и сердце толкал:
                                 «Поспеши
за стремящейся жизнью
                                       в бензине!»
Не замолкнет мотор,
                                     довезет!
На полет,
              на движенье надейся!
Должен выжать я
                               лет девятьсот
за свои
               пятьдесят или десять!
День в кристаллах,
                            в небесном пуху,
там рычит быстрота,
                                   нарастая.
Мне лишь видеть тебя
                                           наверху,
песня
             жизни
                          моей скоростная!
Дальше,
              дальше,
                           в залив занебесный,
в синеве
                 плоскостями скользя,
нам,
         врезаясь в грядущее
                                             песней,
и на миг
              задержаться нельзя!