Константин Ваншенкин - Прикосновенье

О если бы ты хоть на миг увидала,
Как я выбивался из сил.
Но что было делать — сирень увядала,
Пока я ее довозил.

Но ты никогда не была равнодушной,
Ты гладила каждый листок,
А мне говорила: «Немедленно нужно
Поставить сирень в кипяток».

Сначала я спорил. Но мало-помалу,
Буквально у нас на виду
Сирень распрямлялась, сирень оживала,
Как в самом заправском саду.

Сейчас мы шагаем дорогой одною,
И мне улыбаешься ты,
Когда мы весной замечаем с тобою
Цветущей сирени кусты.

Но я б не хотел, чтоб в жару и в бураны
Цвела она так же весь год.
Она потому навсегда дорога нам,
Что только весною цветет.

Как будто бы чьих-то грехов искупленье,
Порою нисходит на нас ослепленье.

Не видит садовник раскрывшейся розы,
А шахматный гений — простейшей угрозы.

Не видит грибник, что в грибах вся поляна,
Беспечное сердце не видит обмана.

Не видит охотник когтей отпечатки,
А старый наборщик — смешной опечатки.

И страшно, когда, вдруг очнувшись за чаем,
Мы слезы в любимых глазах замечаем.

— Неродные? Чепуха!
Мы родня под общим кровом
Но гранатная чека
Сдвинута недобрым словом.

— Эти дети — от него.
Посмотрите, как похожи!.. —
И, однако, отчего
У самой мороз по коже?

Ну а он?.. За столько лет,
Что смотрел на эти лица,
Может, в них оставил след
Тот, который нынче длится?..

Обыденности ряска,
Зацветшая в тиши…
Как требуется встряска
Для тела и души!

Чтоб страстью нас задели,
Не звоном ремесла, —
Больным ходить неделю,
Так книга потрясла.

И чтоб, вбежав в воротца
И слыша крови гул,
В глаза, как в два колодца,
В тебя я заглянул.

Вдруг озарится мгла
В каком-то странном плане.
Ахматова была
Моделью Модильяни.

До первой мировой,
Среди возможных сотен,
Рисунок перовой
Изящен и свободен.

Но вы узнали — чей,
И тут вас поразило
Скрещенье двух лучей,
Двойная эта сила.

Кто изображена,
И кем — на белом поле!..
Душа поражена
Помимо вашей воли.

Вздор, сказанный неловко,
С усмешкой: не беда.
Неясность, недомолвка
И — ссора на года.

И вдруг: а что такое?
За окнами светло.
Зима, и как рукою
Все временем сняло.

Морозные узоры,
Сквозь них — закатный свет.
Есть прошлое у ссоры,
Но будущего нет.

Прогулки на закате —
Час или полчаса,
Где, кстати и некстати,
Возможны чудеса.

Тумана одеяло
Густело на лугу.
И женщина стояла
На правом берегу.

Уже заката алость
Померкла кое-где,
Пока она спускалась
К серебряной воде,

Как бы входя в объятья
Иного бытия.
А сброшенного платья
Темнела чешуя.

Жены молоденькой подруги,
Их до поры сплоченный круг,
Их столь порывистые руки,
Что книга валится из рук.

А загорели — как на юге,
Да не идут на ум науки.
Не Академия наук,
А академия подруг.
Жены любимые подруги.

Мадонна в раннем мире первозданном,
Задумчивая, ждущая давно —
«С младенцем на руках и с чемоданом
У ног». Мы знаем это полотно.

Пока пред нею в храпе или в давке
Идет одна из неизменных пьес,
Она сидит на деревянной лавке
С рельефного резьбою «МПС».

Она сидит с людьми чужими рядом,
Нейлонового блузкой шелестя,
Она глядит спокойным юным взглядом
И кормит грудью малое дитя.

А над вокзальным застекленным сводо»
В той вышине, где все им нипочем,
Снежинки вьются редким хороводом,
Пронизанные солнечным лучом.

Отменная натура, —
Светясь сто раз на дню,
Жила на свете Нюра
Под странной кличкой «Ню».

Нет, не озоровала
По комнатам мужским,
А лишь позировала
По лучшим мастерским.

А кожа цвета лилий,
Изысканно бела.
Да и по части линий
Точеная была.

С нее не раз писали
Цариц или богинь,
Красавиц на эмали, —
Попробуй их покинь!

То — их! А ей ли сладко?
К ней жизнь и так, и сяк.
На рукаве заплатка.
Все наперекосяк.

И что же с нею сталось?
Чудак, да ты забыл:
Всех поглощает старость,
Кто прежде молод был.

Но сохранился в храмах
И в галереях след,
Со стен, без рам и в рамах,
Свой излучая свет.

Летние дни отгорели.
Душу пронзая до дна,
С ясной еще акварели
Женщина смотрит одна.

Под черепаховым гребнем
Полный наивности взор…
То, что в разлуках мы крепнем,
Это поистине вздор.

Вздрогнув, поднялся со стула,
Чудом лишь только храним,
Так по душе полоснуло
Голосом женским грудным.

Хоть оп и рядом был где-то,
Не различались слова,
Лишь интонация эта
Из глубины естества.

Может, пустяшное дело
Вызвало к жизни его, —
Сердце уже не хотело
Прочего знать ничего.

Прямо в наше окно
Веет ветер с газона.
Поздний вечер — и ты
Улыбаешься сонно.

На тебя в тишине
Оглушающе-звонко
Сон обрушился вдруг,
Как порой на ребенка.

Непослушной рукой
Ты подушки взбиваешь,
Что-то хочешь сказать,
Но тотчас забываешь.

Что-то хочешь спросить,
Но, объятая ленью,
Видишь смутно меня
Где-то там, в отдаленье.

Улыбаешься мне
Из последних усилий.
Закрываешь глаза —
Будто свет погасили.

Ты сладко спишь. Сквозь темные ресницы,
Почти не означая ничего,
Трепещущие слабые зарницы
Сознания коснулись твоего.

Ревет гроза, и молнии толпятся,
Толкаются локтями в тесноте,
А звуки грома рвутся и дробятся,
И катятся шарами в темноте.

О, эти вспышки зыбкие ночные
Над чернотой притихнувшей земли
И эта грома стереофония —
То сбоку он, то сзади, то вдали!

Но месяц вновь поблескивает дужкой.
Высь постепенно стала голубой.
И молнии уходят друг за дружкой,
Ворчащий гром уводят за собой.

Ты в сад с терраски отворяешь двери,
Ты поднимаешь чистые глаза
И говоришь с улыбкою, не веря:
— А что, была действительно гроза?..

Но целый день потрескивают травы —
Так наэлектризованы они.
И долго тянет влагой от дубравы,
И дальних гроз мерещатся огни.