Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Не радуйся возвышенному дару,
Богатая, звучащая душа;
Не верь словам, что просятся, спеша,
Преодолеть немых прозрений мару.
Смотри в себя, прислушайся к себе;
Перегори во внутренней борьбе.
Но и тогда пылающему звуку
Уступит пусть измученная грудь –
Как милого на вечную разлуку
Благословишь в безвестный трудный путь.

Порою, в душе, запевая,
Волна неудержна, плескучая,
И жаждет, тоскуя и мучая, –
Воспрянув, растечься без края.

И мечется бурно, плененная
Стихиею косной и древней:
Всё хочет разлиться напевней,
Сквозным серебром опененная.

Но редко венчается гимном,
В боренье победой певучею:
Сразится с гранитною кручею,
Расплещется в облаке дымном.

По капле падает вода –
И никогда не перестанет…
О, сколько слез! Я жду, когда
Еще одна на сердце канет.

Когда-то весел был напев
Размерно-звонкого паденья;
Но сны былого одолев,
Звучат иные песнопенья.

Неотвратимее судьбы
За каплей – капля, прежде – ныне…
Пусть обветшалые мольбы
Звучат в моей немой пустыне, –

Им ничего не отвратить:
И времена проходят мимо,
И капли нижущая нить –
Как нить судьбы, неутомима.

По капле падает вода
И никогда не перестанет.
О, сколько слез! Я жду, когда
Еще одна на сердце канет.

В предведенье какой печали –
Поведай, утро, не таи –
Глубокой грустью прозвучали
Стихи последние мои?

Иль это только мысль о давнем,
Что там во тьме схоронено,
Пришла задвинуть черным ставнем
Мое лазурное окно?

Я засыпал; быть может, лучше было
В ночи отдаться сну,
Чем разбудить поющую уныло
Знакомую струну.
Мне б самому, когда б душа уснула,
Мой груз не тяжек был –
Без смутного и тягостного гула
Похороненный пыл.

Томимый мукою бессонной,
Не спал я долгий ряд ночей;
И неизменный, неуклонный
Всё слышал стук – не знаю чей –
В бессонном шорохе ночей.

Хотелось мне, оставив ложе,
Скитальцу двери отомкнуть
И приютить его. Да что же?
Ведь он – моя ночная жуть.
Нельзя мне встать и отомкнуть.

Но почему же он стучится
В один обычный, долгий час?
Иль в этот час должно случиться
Со мной недоброе как раз –
В бессонный, тяжкий долгий час?

Нет, он стучит, живой, бездомный,
Но отворить я не могу:
Меж нами город спит, огромный;
Он – как на дальнем берегу;
И отворить я не могу.

И в час, когда от долгой муки
Забылся город, тих и глух, –
Пришельца немощные стуки
Тоской томят бессонный слух.
Огромный город тих и глух.

Чуть беззвучно утро засмеется
За туманом зыбким и седым,
Погаси свечу – с нее взовьется
Тонкой струйкой душный дым.

Он душе томящейся не сладок,
Он оставит черные следы,
Словно едкий, горестный осадок
Заполуночной страды.

Так – ужель потухшие порывы
Только, злой отравою казня,
Дымной, душной тонкой струйкой живы
Перед бледным ликом дня?

Немые слезы накипали
В душе томящейся моей. –
И слышу из полночной дали
Напев далеких, детских дней.

Но безнадежней, холодней
В немой душе от милой были;
И слезы не влекутся к ней:
Остановились – и застыли.

Есть что-то злое в комнате моей:
В ней запершись, невольно ясно слышу
Происходящее кругом; меня же
Никто, я знаю, не услышит. Часто
Я болен и один, и после ночи
Бессонной, в размягченье и тревоге
Рассвет горячий встречу и, глаза
Закрыв, лежу, оставив милый мне
И легкий труд, иль тяжкое безделье
Унылой жизни, – я лежу и жду
Сна благодатного и облегченья
Томлений; но порою мне так тяжко
Становится, что я мечусь, кричу
И, так о помощи взывая долго,
Жду. Но напрасно – знаю сам. А возле
Тут ходят, говорят спокойно, мирно, –
Иль весело, встревоженно, – но так,
Как будто бы меня и вовсе нет
На свете. Я лежу и слышу. Слышу,
Как в верхнем этаже играют гаммы
Нескладно на расстроенном пьянино,
И даже слышу, как читает вслух
Сосед басистым голосом газету
Какую-то нерусскую, и слышу,
Как на дворе разносчики кричат
Протяжно иль пронзительно; как дети
Шумят, играют, плачут и смеются,
А где-то, где-то далеко – шарманка…
Меня ж, бессонного и дню чужого
Никто не слышит…

Как ты привык к плохим обоям
Убогой комнаты своей,
Но, лихорадкой беспокоим,
Увидишь в них проклятым роем
Драконов, мандрагор, чертей, —
Так, приглядись к толпе людей,
Одной и той же раз за разом,
Болезненно раскрытым глазом, —
Увидишь в них ясней, ясней
Поток цветов, чертей, зверей —
И позовешь, и содрогнешься,
Но от него не отвернешься —
И вдруг постигнешь, что твое
С ним неразрывно бытие.

Следя за стрелкой часовой,
Смотрю, как мчится миг за мигом,
Бесцельным и тяжелым игом
Ложась на дух поникший мой.

Так вижу, чужд самозабвенья, –
И недвижимый, но живой:
Куются цепи роковой
Железные, пустые звенья.

Смешон преждевременный пыл
И горек внезапный обман.
Вдруг станет и свет-то постыл,
И день-то не к радости дан.

И свой затаившийся стыд
При людях несешь, не скорбя;
Когда ж от людей ты сокрыт,
Твой стыд удушает тебя.

Зачем ты доверил перу,
Зачем ты доверил стихам,
Зачем же ты пережил сам
Всю детскую счастья игру!

Пока ты злобу на людей
Питаешь слепо и бездумно,
Как невзначай дикарь-злодей
Безумствует горя темно и неразумно, –
Души спокойствием и миром овладей;
Иначе – будет слишком поздно:
Вражда сильнейшая тобой,
Как закипевший жаркий бой,
Как вихорь, завладеет грозно, –
И, смертной раной изможден,
Ты будешь вечного страдания добычей,
И яд презрения в крови твоей зажжен,
И пламень дум твоих сомненьем поражен,
И недоверье – твой обычай.

Тоска, тоска, тоска — и всё кругом постыло,
И валится из рук любимый давний труд…
Все благодатное давно, когда-то было,
Все распроклятое толпится тут как тут.

Бездейственно как тень сознание былого;
Грядущее молчит, грозя из темноты, —
И мается душа без света и без слова
Меж безнадежности и мертвой пустоты.

Запел бы, — ах, запеть хоть немощно и глухо, —
Да песни прежние от сердца далеки,
А новых нет давно. И тягостны для слуха
То гнет молчания, то хриплый вздох тоски.

Одна отрада мне: к чужому песнопенью
Приникнуть всей душой в безмолвии ночном…
Какою нежною и благосклонной тенью
Оно повеет мне — мгновенным, легким сном.

О, ясный Вяземский, о, Тютчев тайнодумный,
О, Боратынского волшебная печаль!
Не я ли слышал вас в полуночи бесшумной?
Но вы умолкнули, и одинок — не я ль?