Алексей Крученых - Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера

Начало просто
и прискорбно:
он в бедности,
и пропадом
грозит ему

  судьба.

И вдруг —
нивесть откуда
в роскошном лимузине
подъезжает лорд
и говорит Бертону:
Хотите поменяться?
— Возьмите фрак
и мои автомобиль
до самого особняка
включительно.
Полмесяца
живите за меня —
а я исчезну
в темноту,
оттудова
глазами
сопровождая вас —
    везде! —
Бертон согласен,
три миллиона в банке,
но тяжки
обязанности богача.
И девушка
с зелеными глазами
из-за портьеры
в него стреляет,
промахиваясь
всего на сантиметр…
И лицемерный раб,
вчера лишь нанятый
лакей,
прячась за ширмой,
ему вливает безуспешно в кофе
черный яд,
а ночью
к хозяину прокравшись
бьет по подушке
мимо темени
чугунным прессом (— бух!)
А двойник-миллионер,
не растерявшись
картину ухватив, как щит, —
размашистою кочергой
пролазника разит
по переносью.
От непереносной боли
лакеи летит по лестнице,
а барин вслед кидает
остатком ужина

    с подошвой

…Опять со всех сторон
враги и воры
двенадцать похищений —
деваться некуда…
Ах, лучше нищета,
чем вечные тревоги.
Но поздно:
его считают
убийцей тропического президента
и всяческим преступником.

  Он к смерти близок,
  но не унывает,
  остря вокруг да около,
  мороча головы судей
  министром
      и юристом

А зеленоглазка Мерчиа,
издавна поверив
  в его невинность,
и убедившись в точности
      предчувствия,
(конец вполне благополучен!)
  ему дарит
    свободу и любовь,

  и жених
  авантюристово наследство
  жертвует на революцию
  в тропической стране.

На Третьей Мещанской —
  уютный дом,
бородатый дворник у ворот,
— вылитый Кропоткин! —
на окне герань,
и мурлычит кот,
и в комнате живут
вдвоем супруги мирные.
по N-ской дороге
в жестком вагоне
из Нижнего едет в Москву на работу
коварный
  мужнин
    друг Володя
Утренняя рань —
дремлет Москва.
День горит —
на работе Москва.
Падает вечер —
спать пора.
А другу Володе негде спать.
Но в сквере друга встретил друг,
зовет его в уютный дом,
чтоб крепким чаем напоить
и на ночь предложить диван.
Жена приветлива:
— Диван свободен,
приятных снов желаю вам!
с мужем удаляется за ширму
гимнастерку вывесив наружу,
как сигнал.
На третий день —
в командировку муж
Коварный друг
жене гадает на картах
— тревога в доме,
валет и дама,
любовь на сердце, —
все решено
    безоговорочно!
И вот изменница
совместно с другом дома
под одеялом нежится.
…Повсюду серый дых мещанства:
им день Авиахима,
полет на аэроплане, —
лишь завеса для интрижки!..
Вернулся муж,
привез клубники для варенья.
Ах, горько разочарованье
в любви и дружбе!
Но делать нечего —
варенье сварено
и слаще есть его втроем…
— Бежать из дома,
спать на столе в конторе,
мокнуть под дождем,
строителям — для жизни места нет! —
Но делать нечего —
он на Мещанской снова
(дождь попутал!)
Бывшая жена приветлива,
варенье вкусно,
диван свободен,
и — занятно любить втроем!
Однако — делать нечего!
аборт вскладчину,
и оскорбленная Людмила,
сбежавши из лечебницы,
мужьям записку оставляет,
и с чемоданом — на вокзал!..
А там — дорога,
блестящих рельс прямолинейность,
и в будущем —
    здоровье и работа!
два приятеля (мужья)
недоуменно
чай кипятят на примусе
(вести хозяйство затруднительно
без женской помощи)
и горестно друг друга попрекают
— Строитель тоже!
Тут, на жилплощади,
разумной жизни
построить не съумел!
— Печатник тоже!
Вот ижицу и пропечатали
      обоим! —
В растерянности полной
один раскинулся на холостом диване,
другой прилег
  на бывшую семейную кровать
Скуча-а-ют,
зева-а-ют…
— Давай, Володя, выпьем чаю
Одна у нас утеха —
клубничного
  вареньица
    поесть!..

Их трое в комнате одной —
Ох, неудобно!
Все жмутся, стонут, квохчут.
— Как быть?
— Я не хочу ребенка от другого!
— А я — аборта!
Жить с вами надоело!
И вот в лечебнице.
Халатов белизна.
С улыбкой доктор
засучивает рукава,
ждет пришедших.

  А сквозь окно,
  в коляске детской
  соблазненок
  пищит
   и радуется
  всем комочком.

Молоденькая пациентка
лежит без памяти,
а Людмила (5-ый номер)
скрывается —
от радости или испуга?
— Куда мне деться?
Мне хочется младенца! —
Вопросов много на Мещанской,
и сколько их

    еще не решено!

И удивленно
пред ними топчутся
три сценариста
и сотня режиссеров

В двенадцатом году
в России — мир и тишина:
гуляют по Кремлю
парами пузатые попы
и стройные
в мазурке вьются
морские
офицеры.
Сам Николай,
царь польский, палач финляндский,
вешатель всероссийский,
и прочая, и прочая —
с улыбкой благожелательной
жмет руки
генералам
на параде

  А между тем —
  снарядные заводы
  готовят трехдюймовкам
  железные отполированные
  бутерброды
  и учатся солдаты
  по команде
  штыками тыкать
  в чучела.

И вот уже Вильгельм,
усы тараща
с австрийскою развалиной
под ручку —
обдумывает ультиматум
И вот уже
отбарабанивают немцы
несгибающийся шаг.
И вот уже
тяжеловесный эшелон
за эшелоном,
набитый доверху
(как сельди в бочке — люди)
ползет к позициям
к траншеям тащится
су-ро-о-во.
И вот уже
снарядами плюется
горластое орудие,
летит от взрыва
  пыль,
  грунт, кровь.
И сестры милосердия
стараются пригладить
ампутированные ноги
со всею нежностью
придворных баловниц.
А впереди
кавалерийскою грозой
набухнув,
разразилось поле —
пыль по полю,
дым,
смерть,
смрад.
так, — три года,
а на четвертый
в Петербурге
под красным знаменем
сгущаются
революционные рабочие с войсками,
и Николай,
усами дернув
дрожащею рукой
подписывает отречение.
За ним торопится
братец Михаил.
Народ свободен,
Гучков и Милюков
  в восторге,
но —
в «запломбированном вагоне»
с Финляндского вокзала
приехали большевики, —
расчистить путь
через меньшевицкий сумрак
и болтовню керенскую —
в Октябрь.