Алексей Крученых - Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера
Три эпохи*
(Кадр)
Допотопный джентльмен
с пятнистой
зверьей шкурой
на плечах,
украсив уши
рыбьим зубом,
а волосы —
зазубринами трав —
спешит жениться,
и везет его
к возлюбленной
скала — чудовище — плезиозавр,
ступни о камни
полируя
чам-чу, чам-чу, чам-чун.
А сородичи лопочут
как сороки:
— Погоди-ко-сь!
Дубиной двухсаженной
тебе потылицу
расколошматит
соперник,
тучный, кровожадный
вождь! —
А джентльменчик,
напрягши хилость мускулов,
воскликнул:
— Не боюсь! —
И хитростно
воткнув в дубинку
острый камень,
помчался
на допотопную
дуэль
Три эпохи
Вот герой летит в провал
лежит в темнице.
Живо-искусственному льву
проделать маникюр —
не шутка
Он когти полирует чучелу,
а тот скосив глаза,
проверив блеск,
рыкнул:
Мерси
Наше гостеприимство*
(Кадры)
Поезд —
задумчивая, дымная игрушка
тащит с трудом
пятерых
пассажиров —
через лес,
через ров,
по дороге теряя вагоны
и становясь втупик перед бревном
И вот герой
в широкополой шляпе,
взлетевши вверх тормашками
опередивши паровоз, —
уже в именьи
почтенных родителей
подготовляемой невесты
А там
в порыве
негостеприимства
(остатки мести родовой!)
его преследуют
из двери в дверь,
через балкон,
в стекло веранды.
И, наконец,
усталый как старинный паровоз,
Джон засыпает,
на мраморной скамейке
в уютном уголочке парка
с невинностью на личике.
А двое бравых мстителей
стоят за спинкою скамьи,
впиваясь
взором ищейки
в горизонт,
готовы ринуться
по первому дыханью
Но все их ухищренья
бессильны
перед кротостью героя
и водопадом
верности любовной…
Так мы следим
внимательно
за тем, что было
не ровно
девяносто лет назад
Из комедии Гарри Ллойда*
Охотник смелый
готов на все:
лисицу за уши
тащить из норки,
льва на аркане
привести домой,
иль прыгать в озеро
за утками
с зеленого размаху.
К рассказам
фрачники доверчивы.
И вот —
герою вручена
опасная двустволка
Однако,
зверей уничтожать
не так легко:
кто прячется в лесу,
а кто — пугает рыком,
и даже гуси
щиплются
до синяков.
Смешон
и опозорен
охотник возвращается на дачу
и от невесты слышит
решительный
как дробь,
отказ.
Декабристы*
(Кадры)
Сквозь фижмы времени
готовится декабрь,
под снегом прячутся
возвышенные либералисты:
курносый
плосколицый
Пестель
в южном сообществе,
и мармеладный Трубецкой
диктатор кисленький
в собачьих бакенбардах
на Севере.
А сбоку, в мерку
вездесущей противоположности —
крестьян холодной розгой хлещут
на пышном фоне бальных диадем
Помещица,
толстуха тысячная Анненкова,
тащит сына
курчавца-офицера
в модный магазин.
А там Полина Гебль
с глазами-изюминками
и с газовою грудью
ему, кавалергарду,
себя вверяет
беззаветно,
для осторожности примолвив:
— Все русские мужчины
лукавы и изменчивы! —
Но он по чистой совести…
Восстанье решено,
устав прочитан
и нежнее верного
к Полине расположен
он слово закрепляет
обрученьем с ней.
А на утро
полки спешат
к Петру на площадь,
— Жизнь за республику,
долой тирана!
Сенатская площадь
изумлена
до пушечного зева
с картечью в глотке.
Меж тем,
громоздкий император
Николай
в селедках бакенбард
за рюмочкой
поддельных слез
улещает
сентиментального предателя
с нелгущими глазами:
Все расскажи
я сам рес-пу-бли-ка-нец
свободы всем
во множестве
дарую!
Но в пышный
фейерверочный праздник,
пока сверкают
зеленые фонтаны
среди точеных нимф, —
в тот же день
в 15 верстах от вензелей
ракет
и бураков,
на мерзлой площади
под указательным перстом
Петра Великого
мерзотно
покачиваются
повешенные в ряд.
Митя*
Какая-то провинция… сушь…
глушь…
От именин до похорон
тянется жизнь.
Немощные тротуары…
Щиплют гусыни-свахи.
От тетушкиных сплетен
в горле пыль,
поп, ископаемо косматый
исподлобья бурчит:
— Исайя, ликуй! Аминь! —
Тут всякая услуга —
под микроскопом,
жертва, подвиг —
соседям оскорбленье;
вздумай у бедной женщины
спасти младенца —
целое землетресенье.
Или: одолжи другу брюки,
а там в кармане
от столовой ключ,
а у Шурочки
собралися подруги
позлословить и наугощаться
получше.
А съестное
на запоре,
а злословье
Мите в горло,
раззвонилось
на весь город.
Решил топиться бедный Митя,
от брюк забыв освободиться,
а рыболов с повязкою
серди-и-и-тый
револьвер чоткий чирк
— Вылазь из речки
клянись сейчас же,
что жизнь желанна.
Опешил Митя,
отряхнул пиявок,
вода приятна,
а револьвер ужасен —
страшней заразы.
Стал Митя —
дикобразен.
Предмет всех басен
клянется Митя,
Митя готов,
а рыболов
возьми-ка
гроб ему приготовь.
Плачет провинция
о милом самоубийце.
Вчерашние подстрекатели
сварили кутью,
бывшие враги —
принесли венок
с надписью —
«незабвеннейшему».
От всякой радости
встал Митя с гробом вместе:
— Благодарю всех
за вниманье,
От похорон сохраню
приятное воспоминанье
А все же боюсь опоздать
к поезду! —
…Ту-ту-у-у…
Уехал,
а с ним мамаша
и милая Шурочка
всерьез оценившая
сердце Митино.
Человек ниоткуда
Начало просто
и прискорбно:
он в бедности,
и пропадом
грозит ему
судьба.
И вдруг —
нивесть откуда
в роскошном лимузине
подъезжает лорд
и говорит Бертону:
Хотите поменяться?
— Возьмите фрак
и мои автомобиль
до самого особняка
включительно.
Полмесяца
живите за меня —
а я исчезну
в темноту,
оттудова
глазами
сопровождая вас —
везде! —
Бертон согласен,
три миллиона в банке,
но тяжки
обязанности богача.
И девушка
с зелеными глазами
из-за портьеры
в него стреляет,
промахиваясь
всего на сантиметр…
И лицемерный раб,
вчера лишь нанятый
лакей,
прячась за ширмой,
ему вливает безуспешно в кофе
черный яд,
а ночью
к хозяину прокравшись
бьет по подушке
мимо темени
чугунным прессом (— бух!)
А двойник-миллионер,
не растерявшись
картину ухватив, как щит, —
размашистою кочергой
пролазника разит
по переносью.
От непереносной боли
лакеи летит по лестнице,
а барин вслед кидает
остатком ужина
с подошвой
…Опять со всех сторон
враги и воры
двенадцать похищений —
деваться некуда…
Ах, лучше нищета,
чем вечные тревоги.
Но поздно:
его считают
убийцей тропического президента
и всяческим преступником.
Он к смерти близок,
но не унывает,
остря вокруг да около,
мороча головы судей
министром
и юристом
А зеленоглазка Мерчиа,
издавна поверив
в его невинность,
и убедившись в точности
предчувствия,
(конец вполне благополучен!)
ему дарит
свободу и любовь,
и жених
авантюристово наследство
жертвует на революцию
в тропической стране.
Любовь втроем*