Алексей Крученых - Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера

Осень… дохлая селезенка…
Дрызготня…
Запинаясь от скользко-моченого воздуха,
как поп в подряснике,
на козлы тупо восхожу…
Лысею
бородатый
шляпой
с пряжечкой…
— Ну — у, дохлая, тро — о — гай! —
Перееду себя
наверняка
после дождичка
с поднятым верхом
в четверг…
Мой седок — канцеляристский чиж,
что тоску подсунет в рубль,
сукинсыненские возжи,
сквозь рессор сосущий писк!..
  Ось — грязище…
  кляча — чих!
  щурит уши…
Водочный дых позывает в кабацкое дышло…
Взялся за гуж —
анчутке будешь на ужин!..
В глотке пусто хоть кнутом задушись!
Кобыла — боком бух!
Ух, и набулькаюсь вдрызг!..

Сито… с-сипит… сиф

  Осень!

Начало сезона
гриппозных бацилл!..

Воспаленно-красное,
пнями зубов, оскалье листвы…
Косые куксы стен…
у к с у с…

Вздернув глаза
в воздушное озеро —
оголтевшие сучья,
скользко голенькие окна.

  Хлипь.

  Алимент.

  Бронхит…

  Квартплата

  Насморк. Ассспирин. —

  Н-н-н… стен-н-ают

свистят провода
просвеженные несут
по телеграфу
от пронафталиненнои невесты
гражданину NN
средних лет
серому вахляю —
14 рублей
на промот
на леченье
триполи
(кожевенно-врачебный кабинет)

Средь рыхлой ткани
ртутный червячок.
Волосья — беспорядок…
Нос странствует по ветру…
Он вылетел в трубу!
Но —
  ни гу-гу!
Ему не скушно!
Курсы?
Радио-куры?
Просвещенцы?
студии? —
 гэ-гэ!
Он ест яблоки Ласкера,
За него думает начканц —
гр-р-ажданин NN
бизглазый зеванопулус!..
К исходу сентября
подлечится подлец,
нацепит пестрый галстук,
На палец — перстенек
— каля — маля! —
и к Верочке пойдет
с дюшесными конфетами,
закупленными
на остаточный
четырнадцатый
руп!

В «Доме Союзов»
кинематографа новая эра —
во всеуслышанье
заговорили
Три Эргон.

Звук течет по капле
глуховатый, тяжелый,
но все же захватывают
Три Эргон,
Три Эргон!

Дрозды, канарейки,
свиньи, гуси, —
визг и свист.
На сегодня переполнены
наши уши, —
так родились
мои неполнозвучия

А между тем
томная виолончель
с экрана пробиралась в зал
и пела о том,
что умер
Великий Немой,
когда из недр его
неожиданно возросли
Три Эргон,
Три Эргон…

Пропыленный Дюма…
Тоска…
Мозжухину с Лисенко
лет около ста.
Руки мельницами машут
— оперная краса! —
Скатилась на букет бумажный
двухаршинная слеза.
А старый друг Соломон
суфлер
повел в таверну пьянствовать
и до утра чечеткой топать
из-за коварного наследника престола
и венецианки.

В картинном положении,
весь изгибнувшись
на пьянственном столе,
проспал все утро
всеми покинутый Кин.
«Стрядать» красиво —
с поволокой —
идеал кумира,
избитый, томный жест

Чуть измозжухин не дорос до Кина,
а до кино
ни в жисть!

Мы по мосту стоим
меж лотков и меж корзин
— Ранет бумажный,

  гранат
    и мандарин! —

Вкруг шурыгает шпана.
— Отпустите четверть фунта
Зекс! Мильтон!
Теллигент
  — ейный хахаль —
  кувырком.
А киноки-ловкачи
сотворяют
среди нас
тридцать

  мелодраминых
    картин

Бывший поэт,
Мариенфаг на Лиговке,
(нынче Семка-Жгут),
сменил
цилиндр на кепку,
перо прокисшее — на перышко,
пробор изысканно проклеен,
пшют первоклассный,
а финка сбоку,
нервнее фокса
добычей дразнит
  казино.
Червонцев пачки
средь меловых профессоров…
Но неудача! Неудачка!
Даешь
в фужер с вином
подсвистнуть порошечку
упитанному скотопромышленнику
Вальком
  или бутылкой
в замахе
 Бац!
 Дзиннь!
Осколки — головокруженье — на пол
(А в дверь: стук-стук!)
Скорее спрятать тушу
— куда вот? —
под двуспалку,
а во входную дверь
не во-время учтивый
мильтон
и управдом
с распиской
  об учете мебели.
Убивец смылся,
без всякого смысла
поплелся руки умывать
от подозренья крови.
Его шмара перед гостями
  дрожью рассыпалась,
а впереди
из-под кровати
рука
 скорюченная
  выпала,
быкоподобного скотопромышленника
Скорее у стрекнуть!
И по-за шторой,
меж комодов
Семка Жгут
из Катькиной берложки,
обабившись в платок и юбку
— младенчика под мышку! —
по коридору крадется, как мышь
А ейный, Катькин хахаль,
драный кот
  Вадимка,
юродиво
как невидимка —
цап! За воротник!
— Куда? — Туда!
— Ребенок чей?
— Несу домой.
— Да он не твой! Заткнись!
А тот его по морде хлясь!
— Ты драться погоди!
Положи младенца в сторону! —
Пискленок в нише,
юродивый и вор
  колотятся
  по лестнице
  затылками —
  рубахи в клочья.
А снизу Катька с визгом,
а сверху управдом с мильтоном —
  Зажа-а-ли!
— Вот это — вор!
  За жабры
  возьмите! —
Семка скорчился,
  как в западне.

На Масленой
у балаганов
визг, вой:
заходи, народ честной.
Вход без запроса —
пятак с носа,
а у кого нос длинный —
с того пятиалтынный!
Трам, трам, трам, гам,
визг, бой
Ваньку бьют по мордам
на ярмарке вой
А на тройке —
куча девок,
а под тройкой —
бородач
кувырком
в лоб снежком,
улыбается
и влюбляется
в многопудую
модистку Катерину
Сваха — раз
сваха — два
и купчиха
подневольная
готова-а!
Вот теперь
Зиновьева жена
Катерина
леди Макбет
нос картошкой
кофты бесятся от жира,
рвутся визгом
  белых поросят!
В белой косоворотке
бык завитой
Сергей
рога наставляет купцу
мучнистому
мученику.
А крысий мышьяк
уступили дедушке
в грибочки
кисленькие.
Рот искривился
брезгом черным
по лицу — червячки.
И вся кухня всполошилась
побежала косяком
дверь — в дверь — дверь.
Катерина грозно крестится
привираючи со вздохом
поминальною слезой.

 (а муж ее
 на мельнице
 поит
 завтрашних утопленников
 водкой
 до согласу)

Блудливый бык Сергей
чаем с блюдечка
в прикуску
запивает
дедушкину порку
за Катеринину
дебелую
дубовую
краску.
 (А муж ее
 на стройке у плотины
 помол бесплатный обещает
 мужикам:
 подсобите только мельницу
 пустить)

— Эх, Сережка-ключник
злой разлучник
залучил к себе жену
залучил к себе жену,
да чужую, не свою! —
А муж ее
от мельницы
домой спешит
в пуховые подушки
на двоих.
Встречает мужа Катерина
Да с полюбовником —
подсвечником
по бороде и в темя
благоверное.
 (А мужики
 из-за того бесплатного помола
 бредут на каторгу
 за бунтовство)
Мимо дома — каторжане,
звон цепей
Сонька Вьюн
звон цепей.
За убийство двух хозяев
и наследничка
быть тебе в наручниках
курчавый чорт
Сергей.

 Три смерти
 за душой,
 и модные
 чулки за пазухой.

Уходит Катерина
с подсобником сожителем
на каторгу.
Катерина
леди Макбет
нос картошкой
кофта бесится от злобы —
в лютой Волге
утопи-и-ла
свою нежданную
соперницу
Сонетку Вьюн

 Бульк, бульк, бульк
 три круга по воде
 и больше ничего не видно