Николай Глазков - Избранное

Илюша Френкель, фронтовой поэт,
Однажды мне сказал: — Давай закурим! —
И я курил все двадцать девять лет!
А мы тут о влияниях толкуем,
Напрасно называем имена!..

Есенин, Маяковский, Северянин
И Блок не оказали на меня
Столь долгого и вредного влиянья!

Вы помните, мы пили водку
За наши славные дела,
За мысль, за рифму, за находку —
Все это молодость была!..

Теперь мы ощущаем прелесть
В доступных звездах коньяков.
И это зрелость. Это зрелость!
За зрелость выпьем, Смеляков!

О полстолетье говорят,
Что этот юбилей не редок.
Но Вам не просто пятьдесят:
Вам нынче десять пятилеток!

Все эти пятилетки вновь
Сегодня я припоминаю
И чту
   ту
      строгую любовь,
Хотя моя любовь иная…

Был Лермонтов поэт великий,
Но кто его при жизни знал?..
И под торжественные крики
Он не входил в Колонный зал.

Ему не снилось то величье
В сиянье славы и побед,
Которым обладает нынче
Один большой лермонтовед!

Что такое моя биография?
Километры и годы — простор ее.
Это будет тогда география,
География и история.

По признанию и по сути я
Летописец и путешественник.
Вспоминаются реки Якутии
И события века, естественно.

У меня, как в судьбе поколения,
Пораженья и сдвиги победные.
И открытия, и откровения,
И богатства Отчизны несметные.

Ну а ежели насчет денег как?
Их нехватка — явленье знакомое.
Это будет тогда арифметика,
Не скажу, что политэкономия!..

Все стремления и размышления
Устремляю в правдивые строфы я.
Хороши ли мои устремления?..
Это будет тогда философия.

Весна в Оймяконе.
Прекрасен и юн
На солнечном склоне
Цветок нюргусун.

С сугробами рядом
Растет… Ну и что ж!
Ему очень рады,
А чем он хорош?

Ведь этот весенний
Цветок невелик, —
У многих растений
Заманчивей лик.

Причудливей ирис,
Роскошней сирень…
Но вовремя вырос
Подснежник в свой день.

И выше сравнений
Цветок-первоцвет:
В весенней вселенной
Прекраснее нет!

«Аз тебе хоцю!» — писал писалом
На берёсте грамотный мужик.
Был, наверно, откровенным малым
И в любви желанного достиг.

Так непринужденно, откровенно
И нелицемерно хорошо
На берёсте до него, наверно,
Милой не писал еще никто!

Это удивительно похвально,
Что сумел он грамоту постичь
И сказать так просто, гениально,
Чтоб в любви желанного достичь:
   — Аз тебе хоцю!.. —
   Здесь взлет отваги,
Честное влечение души…

Мой коллега-лирик, на бумаге
Попытайся лучше напиши!

Что творили, не ведали сами,
Но любой был на подвига готов.
Древний храм сокрушали ломами
Комсомольцы тридцатых годов.
Разрушая свирепо и строго
Красоту неизученных лет,
Горделиво порочили бога
(Того бога, которого нет).
А свои трудовые мозоли
И струящийся каплями пот
Почитали наивно как зори
Небывалых доселе высот.

Не желая таранить упрямо
Неповинных старинных церквей,
Реставрируют древние храмы
Комсомольцы сегодняшних дней.
Воздвигают упавшие стены,
Золотят купола и кресты,
Чтоб сияло свежо и отменно
Все величье былой красоты.
Это не отступленье народа:
Стали много культурней, умней
Комсомольцев тридцатого года
Комсомольцы сегодняшних дней.

Рассчитывая на успех,
Желая отразить эпоху,
Поэт сложил стихи для всех,
Жена прочла, сказала: — Плохо!

Тогда одной своей жене
Поэт сложил стихи другие.
И оказалось: всей стране
Потребны именно такие!

Хватит спорить вам на тему:
Кто поэт, кто не поэт?
На вопрос ответит время,
Подождите сотню лет!

Время скажет очень точно:
Гений кто и кто талант,
Кто правдив и кто беспочвен,
Кто позер и спекулянт.

Ну, а если не хотите
Целый век ответа ждать,
В глубину времен взгляните
Лет всего на двадцать пять.

И сейчас вам станет ясно,
Кто действительно был смел,
Кто не признан был напрасно,
Кто при жизни устарел.

На сегодняшнем экране
Торжествует не старье;
Футуристы-будетляне
Дело сделали свое.

Раздавался голос зычный
Их продукций или книг,
Чтобы речью стал привычной
Революции язык.

Стал прошедшим их футурум,
Ибо времечко течет,
Но умельцам-балагурам
Честь, и слава, и почет!..

Первым был отважный витязь,
Распахнувший двери в мир,
Математик и провидец
Гениальный Велимир.

И оставил Маяковский
Свой неповторимый след.
Это был великий, броский
И трагический поэт.

И, взыскательный художник,
Третий их наставник, друг,
Соучастник дней тревожных, —
Третьим был Давид Бурлюк.

А четвертым был Кручёных
Елисеич Алексей —
Архитектор слов точеных
И шагающий музей!..

И на том, незнамом свете
Нынче встретились они,
Как двадцатого столетья
Неугасшие огни.

Вместе с ними там Асеев,
Их товарищ Пастернак…
Будетлянская Расея
О своих скорбит сынах.

Величаво влечет Колыма
В край, который незнам и неведом,
Но к ней в гости заходит зима
Даже летом!..
Снег, который в июне пойдет,
Отличается злобою зверской…
Для чего свой безумный поход
Продолжает чахоточный Черский?

Разве мало тяжелых невзгод
На себе испытал и проверил?
Для чего ему только вперед
И зачем ему только на север?
Возвратиться теперь в самый раз —
Так советуют добрые люди.
Если он повернет свой баркас,
Мир ученый его не осудит.

Гибель Черского ждет впереди,
Доконают героя недуги…
Все равно он намерен идти
Лишь на север во имя науки!..
На могилу ложатся снега
В диком царстве мороза и снега,
Но века будет жить и века
Человек, не проживший полвека!

Я поэт или клоун?
Я серьезен иль нет?
Посмотреть если в корень,
Клоун тоже поэт.

Он силен и спокоен,
И серьезно смышлен —
Потому он и клоун,
Потому и смешон.

Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога.
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака.

И, освоив страницы
Со счастливым концом,
Так легко притвориться
Дураку мудрецом!