Анна Брэдстрит - Поэзия США

Вот где приволье дикое: на этих
Лугах некошеных и безграничных,
В английском языке им нет названья, —
То прерии. Я в первый раз их вижу,
Свободней дышит грудь, и взор парит
В просторах бесконечных. Словно волны
Холмы зеленые стремятся вдаль,
Как океан, в своей нежнейшей зыби
Остановившийся и отвердевший
Навеки неподвижно. Неподвижно?
Нет, он раскован снова. Облака
Проносятся над ним, скользя тенями,
Волнистая поверхность всколыхнулась,
Ложбины темные скользят вослед
За светлыми гребнями. Ветры Юга!
Вы золотые, алые цветы
Колышете и сокола в паренье
Ширококрылого несете в небе.
Резвились вы средь мексиканских пальм
И лоз Техаса, серебрили рябью
Источники Соноры, что стекают
В Великий океан, — вы овевали ль
Такой, как этот, благодатный край?
Он создан не трудами человека —
Та сила, что воздвигла небосвод,
Вспахала зыбь холмов, посеяв травы,
И насадила островками рощи
С живою изгородью перелесков,
А пол в величественном храме неба
Усыпала несметными цветами,
Соперниками звезд! Здесь небеса
Склоняются к земле как будто ближе,
Нежнее и любовнее, чем там,
Над нашими восточными холмами.
Когда мой конь среди травы высокой
Ступает, раздвигая стебли грудью,
То стук глухой его копыт кощунством
Мне кажется. Я думаю о тех,
Чей прах он попирает. Где могилы
Народа древнего? Быть может, прах
Степных лугов одушевлен был жизнью,
Горел страстями? Пусть дадут ответ
Курганы, озирающие реки
И темные дубовые леса.
Давно исчезнувший народ когда-то
Воздвиг их; медленно в труде упорном
Он кропотливо землю насыпал,
А в это время греки вырубали
Пентеликонский мрамор, воздвигая
Блестящий Парфенон. Просторы прерий
Давали жатву, здесь стада паслись,
И может быть, как буйвол, и бизон
Склонялся под ярмом мохнатой выей.
Журчал в пустыне гул трудолюбивый,
А вечером влюбленных воркованье
На языке исчезнувшем и звуки
Причудливых и древних инструментов
По ветру разносились. Но пришел
Воинственный охотник краснокожий —
И сгинули строители курганов.
Безмолвие столетий водворилось
На месте их селений. Волк койот
Охотится в лугах, его нора
В траве зияет. Землю роет суслик
На месте шумных улиц. Все исчезло.
Все — кроме их курганов надмогильных,
Их алтарей неведомым богам
И насыпей высоких для защиты
От вражеских набегов, но валы
Свирепый враг телами осажденных
Усеивал и брал их города.
На груды трупов бурой стаей грифы
Садились и, пируя без боязни,
Никем не вспугнутые, отъедались.
И лишь случайно спасшийся беглец,
Скрывавшийся по зарослям в болотах,
Смерть одиночеству предпочитая,
Сдавался наконец своим врагам.
Великодушие торжествовало,
И пленника с приветствием сажали
С вождями рядом, и себе жену
Средь девушек он выбирал и скоро
Как будто забывал, но втайне помнил
Жену любимую, детей-малюток,
Погибших средь резни со всем народом.
Так все живущее меняет формы,
Они рождаются, цветут и гибнут,
Когда божественное дуновенье
Коснется их, наполнит и покинет.
И краснокожие ушли отсюда,
Отыскивая у Скалистых гор
Приволье для охот. Бобры плотин
Не строят здесь, но там, у вод зеркальных,
Где человека белого лицо
Еще не отразилось, у истоков
Миссури, Орегона, воздвигают
Свои Венеции. Уже бизоны
Здесь не пасутся. За десятки миль
От дыма самой дальней из стоянок
Многоголовые стада их бродят,
Копытным громом сотрясая землю, —
Я видел у воды их давний след.

Но все ж кишит повсюду жизнь в пустыне.
Летают над цветами мириады
Таких же разноцветных насекомых,
И птицы не боятся человека,
И ящерицы пестрые скользят.
При приближении моем олень
Рогами рассекает чащу. Пчелы,
Опередившие переселенцев,
Их перевезших через океан,
Гуденьем наполняют знойный воздух
И прячут дикий мед в дупле дубовом,
Как в золотой далекий век. Внимая
Их шуму домовитому, я слышу
Гул отдаленный многолюдных толп,
Спешащих заселить пустыни прерий.
Я слышу смех детей, и перекличку
Девичьих голосов, и гимн субботний
Торжественный, мычанье тучных стад,
И шелест шелковый колосьев спелых
На бурых бороздах. Но вдруг подул
Горячий ветер и спугнул виденье,
И снова я в пустыне одинок.

Здесь мир дубрав и сучковатых сосен,
Поросших мхом зеленовато-серым;
Здесь в землю не вгрызались лезвия
Лопат. Никем не сеяны, цветы
Не сорванными гибнут здесь. И сладко
Мне тут бродить, следя за стайкой птиц,
Игрою белок, быстрыми ручьями
И ветерком, порхающим в листве
И доносящим запах кедров, густо
Усеянных плодами голубыми…
В той мирной сени — первозданной, древней —
Дорогой лет мои уходят мысли
К тем дням, когда свобода родилась.

О вольность! Вовсе непохожа ты
На юную, мечтательную деву
С волной кудрей, струящихся на плечи
Из-под фригийской шапочки. Венчал
Хозяин ею римского раба,
Даря ему свободу. Ты воитель,
Вооруженный до зубов, держащий
В одной руке широкий щит, в другой —
Тяжелый меч. И все же так прекрасен
Твой лоб крутой, отмеченный следами
Минувших войн! В твоих могучих мышцах
Кипенье силы. Молнией и громом
Тебя испепелить пыталась власть;
Но жизни, данной небом, не убить;
Власть вырыла сырые подземелья,
И сотни прокопченных кузнецов
Тебе ковали цепь. Когда ж победу
Враг предвкушал, оковы содрогнулись —
И рухнула темница; ввысь тогда
Взметнулась ты, как пламя над соломой,
Бросая клич народам, и ответный
Их слышишь крик — и враг бежит, бледнея.

Ты не созданье рук людских, Свобода:
Была с людьми ты вместе рождена.
Когда еще их мало было в мире,
Ты им пасла стада, открыла звезды,
Ты научила петь простой тростник.
С людьми бок о бок в непролазных чащах
Ты воевала против их врагов:
Волков и рысей; и на горном склоне,
Размякшем от потопа, с ними ты
Взрыхляла борозду. И тирания,
Твой гнусный враг, хотя почтенный с виду,
Сединами давно посеребренный,
Поздней тебя рожден, и потому,
Встречая вызов мудрых глаз твоих,
Дрожит в своей твердыне узурпатор.
С годами ты становишься сильней,
А враг, дряхлея, будет все коварней:
Тебе, беспечной, сотни западней
Расставит он и в дряхлые ладони
Захлопает, сзывая из засады
Орду врагов твоих. Пошлет он также
Коварных обольстителей пленять
Твой чистый взор; он им внушит слова,
Чтоб чаровать твой слух; его холопы
Меж тем украдкою стальные петли
Накинут на тебя — и ты в оковах;
Иль на руки твои наденут цепи,
Запрятанные в четки. Нет, Свобода,
Еще не пробил час сложить доспехи
И меч отбросить твой; еще не время
Забыться сном; в засаде хитрый враг.
Стой до конца, рази его, покуда
Не будет новой тверди и небес.
Но ты могла б немного отдохнуть
От грохота, от алчности людской;
Тебя зовут задумчивые рощи,
Что были молоды в те дни, когда
Еще никто земли не осквернял,
И даже мох на скалах был зеленым,
И мир благословлял твое рожденье.

Приходит осени пора, печальней нет в году,
Когда луга черны, когда ветра сулят беду.
Засыпан до краев овраг умершею листвой,
Разносит ветер по полям свой безутешный вой.
Давно покинули дрозды лесов густую сень,
Лишь вороны с ветвей нагих в тоске кричат весь день.

Где россыпь нежная цветов, душистых, золотых?
Где капли утренней росы, сверкавшие на них?
Теперь в сырых могилах спят увядшие цветы,
В постелях траурных, где сон найдем и я и ты.
Дождь поливает ледяной их много дней подряд,
Но не вернет ноябрьский дождь цветов полей назад.

Давно нет ландышей в лесу, фиалки отцвели,
Шиповник, зноем истомлен, давно лежит в пыли.
А нежных астр и хризантем печальные цветы
Стоят в сиянии своей осенней красоты,
Пока, как саван, белый снег не упадет с небес, —
И безутешная печаль оденет дол и лес.

Но солнце принесет с собой дыхание тепла,
Покинут зимние жилье и белка и пчела.
Орехов падающих звук услышим мы сквозь сон,
И будет дымным светом пруд уснувший озарен.
Напрасно станет ветерок из теплых южных стран
Искать цветы, чей аромат в жару был слишком прян.

И вновь я думаю о ней, умершей так давно,
И ветви голые, грустя, кивают мне в окно.
С деревьев падала листва в осенней полумгле,
Когда могилу мы в сырой ей вырыли земле.
Но о подруге юных дней не надо нам скорбеть:
Ей было суждено судьбой с цветами умереть.