Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Лесное волхование
Само собой творится,
Здесь нет согласования —
Природа не боится!

Захочет — закукует,
В зобу ручьем забьет.
Захочет — затокует.
И кровью бровь нальет.

Захочет — онемеет,
Все закует во льды.
Напрасны, современник,
Тогда твои мольбы!

То опрокинет спектры
Над чащей голубой,
То горстью бросит ветры
Вдоль заводи рябой.

А ты пошто робеешь
В своих ветвях, поэт?
Или не умеешь?
Иль силенки нет?

Ударь крылом апреля,
Встань громом на дыбы,
Пусти такие трели,
Чтоб ветер гнул дубы.

Чтобы дождем в ладони
Твой звук ловил народ
И думал: «Ах, разбойник,
Как хорошо поет!»

Под санями — снег,
От полозьев — скрип.
Под снегами — хлеб
Хорошо укрыт.

Россыпь гривы,
Звон хвоста,
Что коню
Одна верста!

Шаг — и поле,
Два — и лес.
— Прокатите!
— Нету мест!

И возница —
Озорница
Хлесь вожжами —
Наутек!
Обернулась,
Улыбнулась:
— Догоняй меня, браток!

Не догнать мне
Двадцать лет,
К ним возврата
Больше нет!

Спой мне, Прокопьевна, песню протяжную,
Спой мне вечорошную, спой мне беседную,
Спой мне сибирскую, спой мне бродяжную,
Спой мне слезовую, спой милосердную.

Спой мне!
Твой голос сквозь годы прорежется,
Как очевидец былого и старого,
Правда твоя в потаю не удержится,
Выйдет у зла свою долю оспаривать.

Вот и запела.
В углу богородица
Плачет, плачет, плачет, болезная,
В песне, как в сказке, остроги городятся,
Крепятся крепи и тыны железные.

Вот и запела — и вышли колодники,
И загремели железы постылые,
Возле седатых и хмурых — молоденький.
Это за что вас, сердешные, милые?

Хватит, Прокопьевна, кончи кандальные,
Спой мне веселые, свадебно-светлые,
Глянь за окошко на россыпи дальние.
Снежно-алмазные, радуго-цветные.

Сани трактом идут тюкалинским
С лесом, с хлебом, с железом, с крупой.
В снежные дали глядят трактористы,
Месяц им светит и звезды в упор.

Млечный Путь, будто русло речное.
Празднично ясные дали слепят.
И через это пространство ночное
Скрипом рабочим полозья скрипят.

И далеко раздается скрипенье
Возле сибирских колхозных дворов.
Я и Прокопьевна слушаем пенье,
Неумолкаемый гул тракторов.

Я чудачу,
Я куд-кудачу!
Ряженый,
Рифмами слаженный,
Грубый,
Неглаженый!
Для ярмарок создан,
Для свадеб задуман,
Для судеб замыслен,
Как скобка, захватан,
Как сковородка, замаслен.
Под дугой — это я — колокольчик!
По бортам — это я на уключинах — весла!
Весь для людей!
Как ситец и соль,
Как щемящая боль,
Как струпья и раны,
Как снег и туманы.
Там, где воды ворочают мускулы.—
Я у них русло.
Там, где стебли и злаки в снопах,—
Я у них перевясло.
Парус нужен — кроите!
Хлеб потребен — несите!
Все отдам!
Я и создан затем,
Чтобы в нищих душою,
В скаредных
Ударить ладонью,
Песней, удалью,
Тульской гармонью,
Грезднем огненного петуха,
Молодою улыбкой стиха!

Ямб пятистопный в траншее окопной
Ходит в шинели, не в царской парче.
Ходит в обмотках, на толстых подметках,
С черным погоном на сером плече.

— Братцы, — смеется, — я каши наелся,
В шаге окреп, веселее гляжу,
Силу почувствовал, ставьте на рельсы,
Как паровоз, целый полк повезу!

Кто-то кричит ему:
         — Эй ты, словесный,
Спрячь-ка язык, посиди, помолчи,
Это не басня и это не песня,
Если она про одни про харчи!

На безопаску! Иди-ка побрейся,
Смой в роднике с себя копоть и дым!
Не забывай мне, что званье гвардейца
Надо оправдывать видом своим!

Волны взрывные прошли по накату.
Гул. И земля, как старушка, глуха.
Кто-то поднялся и крикнул: — В атаку!
Это был ямб, рядовой от стиха.

Все сказала она:
Что жасмин — это прелесть,
Что травы прекрасны в июне,
Что в характере главное — смелость,
Что из прозы ей нравится Бунин.
Умолчала о сыне,
О том, что отец от него отказался,
Но об этом я сам догадался.

Встать, пойти, засучив рукава,
В тот замес, где крутые слова,
Где бутят, где кладут,
Где дробят, где несут
Кирпичи для жилья человечьего,—
Больше делать мне в мире и нечего!

В час прощанья оно не шумело,
Не мешало своею волной никому,
А покоилось тихо под серой шинелью
И еще не решалось, что делать ему.

Потихоньку волну к побережью катило,
Драгоценные камни усердно точа.
На прощание мне сердолик подарило
И вздохнуло: — Не жаль для тебя, москвича!

Я прощался безмолвно, и клятва немая
Вырастала в соленый морской поцелуй,
Море, словно невеста, меня понимая,
Утешало: — Не плачь, дорогой, не горюй!

Буду ждать тебя вновь у вершин Кара-дага,
Где закаты, как розы весной, хороши.
Только помни меня! А найдется бумага,
Оторвись на часок и письмо напиши!

Уходил я решительными шагами.
А оно продолжало покойно лежать.
А оно, обручившись со мною камнями.
Все кричало вдогон: — Приезжай, буду ждать!

Песенник потертый и помятый,
Метка сбоку — 45 год.
В каждой песне миной иль гранатой
Наш боец врага наотмашь бьет.

Кто переписал куплеты эти?
Кто их пел во тьме былых ночей?
Почему оставлен на повети
Песенник? Иль он теперь ничей?

На полях цветы в раскраске грубой,
Розы, незабудки, васильки.
Рядом с розой хлопец черночубый,
Конь его хвостом задел стихи!

Задние копыта на припеве,
На словах: «Умрем иль победим!»
Песенник! Ты был тогда при деле,
Как патрон, как хлеб, необходим.

У тебя обличие солдата,
У тебя обложка, как шинель.
У тебя саперная лопата,
Ты ходил за тридевять земель.

Спал ты и на девичьих подушках
И в карманах грубого сукна,
Умещался в маленьких ладошках
И в больших ладонях у костра.

У тебя прямое попаданье,
Цель — душа, растущая в беде.
Шли с тобою в бой и на свиданье,
Тропкой и бродами по воде!

Ночь. И никнут травы полевые,
Песенник, как близкий друг, со мной.
Я его страницы огневые
С трепетом читаю под луной.

Вспоминаю лица нашей роты —
Иванов, Петров и Лобода.
Молодость, махорка, пулеметы,
Песни, слезы, радость и беда!