Владимир Маяковский - Сборники стихотворений
нагусто. Смотрю:
ни зги, ни тропки. Всю жизнь
вдыхаю наново я. А поезд прет
сквозь тропики, сквозь запахи
банановые.
1926
МЕКСИКА
О, как эта жизнь читалась взасос! Идешь.
Наступаешь на ноги. В руках
превращается
ранец в лассо, а клячи пролеток
мустанги. Взаправду
игрушечный
рос магазин, ревел
пароходный гудок.
Сейчас же
сбегу
в страну мокасин лишь сбондю
рубль и бульдог. А сегодня
это не умора. Сколько миль воды
винтом нарыто,и встает
живьем
страна Фениамора Купера
и Майн Рида. Рев сирен,
кончается вода. Мы прикручены
к земле
о локоть локоть. И берет
набитый "Лефом"
чемодан Монтигомо
Ястребиный Коготь. Глаз торопится слезой налиться. Как? чему я рад? - Ястребиный Коготь!
Я ж
твой "Бледнолицый Брат". Где товарищи?
чего таишься? Помнишь,
из-за клумбы стрелами
отравленными
в Кутаисе били
мы
по кораблям Колумба?Цедит
злобно
Коготь Ястребиный, медленно,
как треснувшая крынка: - Нету краснокожих - истребили гачупины с гринго. Ну, а тех из нас,
которых
пульки пощадили,
просвистевши мимо, кабаками
кактусовой "пульке" добивает
по 12-ти сантимов. Заменила
чемоданов куча стрелы,
от которых
никуда не деться...Огрызнулся
и пошел,
сомбреро нахлобуча вместо радуги
из перьев
птицы Кетцаль. Года и столетья!
Как ни косите склоненные головы дней,корявые камни
Мехико-сити прошедшее вышепчут мне. Это
было
так давно,
как будто не было. Бабушки столетних попугаев
не запомнят. Здесь
из зыби озера
вставал Пуабло, дом-коммуна
в десять тысяч комнат. И золото
между озерных зыбей лежало,
аж рыть не надо вам. Чего еще,
живи,
бронзовей, вторая сестра Элладова! Но очень надо
за морем
белым, чего индейцу не надо. Жадна
у белого
Изабелла, жена
короля Фердинанда. Тяжек испанских пушек груз. Сквозь пальмы,
сквозь кактусы лез по этой дороге
из Вера-Круц генерал
Эрнандо Кортес. Пришел.
Вода студеная
хочет вскипеть кипятком
от огня. Дерутся
72 ночи и 72 дня. Хранят
краснокожих
двумордые идолы. От пушек
не видно вреда. Как мышь на сало,
прельстясь на титулы, своих
Моктецума предал. Напрасно,
разбитых
в отряды спаяв, Гватемок
в озерной воде
мок. Что
против пушек
стреленка твоя!.. Под пытками
умер Гватемок. И вот стоим,
индеец да я, товарищ
далекого детства. Он умер,
чтоб в бронзе
веками стоять наискосок от полпредства. Внизу
громыхает
столетий орда, и горько стоять индейцу. Что братьям его,
рабам,
чехарда всех этих Хуэрт
и Диэцов?.. Прошла
годов трезначная сумма. Героика
нынче не тема. Пивною маркой стал Моктецума, пивной маркой - Гватемок. Буржуи
все
под одно стригут. Вконец обесцветили мир мы. Теперь
в утешенье земле-старику лишь две
конкурентки фирмы. Ни лиц пожелтелых,
ни солнца одеж. В какую
огромную лупу, в какой трущобе
теперь
найдешь сарапе и Гваделупу? Что Рига, что Мехико
родственный жанр. Латвия
тропического леса. Вся разница:
зонтик в руке у рижан, а у мексиканцев
"Смит и Вессон". Две Латвии
с двух земных боков различные собой они лишь тем,
что в Мексике
режут быков в театре,
а в Риге
на бойне. И совсем как в Риге,
около пяти, проклиная
мамову опеку, фордом
разжигая жениховский аппетит, кружат дочки
по Чапультапеку. А то,
что тут урожай фуража, что в пальмы земля разодета, так это от солнца,
сиди
и рожай бананы и президентов. Наверху министры
в бриллиантовом огне. Под
народ.
Голейший зад виднеется. Без штанов,
во-первых, потому, что нет, во-вторых,
не полагается:
индейцы. Обнищало
моктецумье племя,
и стоит оно там,
где город
выбег
на окраины прощаться перед вывеской
муниципальной:
"Без штанов в Мехико-сити
вход воспрещается". Пятьсот
по Мексике
нищих племен, а сытый
с одним языком: одной рукой выжимает в лимон, одним запирает замком. Нельзя
борьбе
в племена рассекаться. Нищий с нищими
рядом! Несись
по земле
из страны мексиканцев, роднящий крик:
"Камарада!" Голод
мастер людей равнять. Каждый индеец,
кто гол. В грядущем огне
родня-головня ацтек,
метис
и креол. Мильон не угробят богатых лопаты. Страна!
Поди,
покори ее! Встают
взамен одного Запаты Гальваны,
Морено,
Карио. Сметай
с горбов
толстопузых обузу, ацтек,
креол
и метис! Скорей
над мексиканским арбузом, багровое знамя, взметись!
Мехико-сити, 20 июля, 1925
БОГОМОЛЬНОЕ
Большевики
надругались над верой православной. В храмах-клубах
словесные бои. Колокола без языков
немые словно. По божьим престолам
похабничают воробьи. Без веры
и нравственность ищем напрасно. Чтоб нравственным быть
кадилами вей. Вот Мексика, например,
потому и нравственна, что прут
богомолки
к вратам церквей. Кафедраль
богомольнейший из монашьих институтцев. Брат "Notre Dame'a"
на площади,
а около, Запружена народом,
"Площадь Конституции", в простонародии
площадь "Сокола" Блестящий
двенадцатицилиндровый
"пакард" остановил шофер,
простоватый хлопец. - Стой,- говорит,
помолюсь пока... донна Эсперанца Хуан-де-Лопец. Нету донны
ни час, ни полтора. Видно, замолилась.
Веровать так веровать И снится шоферу
донна у алтаря. Париж
голубочком
душа шоферова. А в кафедрале
безлюдно и тихо: не занято
в соборе
ни единого стульца. С другой стороны
у собора
выход сразу на четыре гудящие улицы. Донна Эсперанца
выйдет как только, к донне
дон распаленный кинется. За угол!
Улица "Изабелла Католика" а в этой улице
гостиница на гостинице. А дома
растет до ужина свирепость мужина. У дона Лопеца терпенье лопается. То крик,
то стон испускает дон. Гремит
по квартире
тигровый соло: - На восемь частей разрежу ее!И, выдрав из уса
в два метра волос, он пробует
сабли своей острие. - Скажу ей:
"Иначе, сеньора, лягте-ка! Вот этот
кольт
ваш сожитель до гроба!"И в пумовой ярости
- все-таки практика!сбивает
с бутылок
дюжину пробок. Гудок в два тона приехала донна. Еще
и рев
не успел уйти за кактусы
ближнего поля, а у шоферских
виска и груди нависли
клинок и пистоля. - Ответ или смерть!
Не вертеть вола! Чтоб донна
не могла
запираться, ответь немедленно,
где была жена моя
Эсперанца? - О дон Хуан!
В вас дьяволы злобятся. Не гневайте
божью милость. Донна Эсперанца
Хуан-де-Лопец сегодня
усердно
молилась. 1925
МЕКСИКА - НЬЮ-ЙОРК
Бежала
Мексика
от буферов горящим,
сияющим бредом. И вот
под мостом
река или ров, делящая
два Ларедо. Там доблести
скачут,
коня загоня, в пятак
попадают
из кольта, и скачет конь,
и брюхо коня о колкий кактус исколото. А здесь
железо
не расшатать! Ни воли,
ни жизни,
ни нерва вам! И сразу
рябит
тюрьма решета вам
для знакомства
для первого. По рельсам
поезд сыпет, под рельсой
шпалы сыпятся. И гладью
Миссисипи под нами миссисипится. По бокам
поезда
не устанут сновать: или хвост мелькнет,
или нос. На боках поездных
страновеют слова: "Сан-Луйс",
"Мичиган",
"Иллинойс"! Дальше, поезд,
огнями расцвеченный! Лез,
обгоняет,
храпит. В Нью-Йорк несется
"Твенти сенчери экспресс".
Курьерский!
Рапид! Кругом дома,
в этажи затеряв путей
и проволок множь. Теряй шапчонку,
глаза задеря, все равно
ничего не поймешь!
1926
БРОДВЕЙ
Асфальт - стекло.
Иду и звеню. Леса и травинки
сбриты. На север
с юга
идут авеню, на запад с востока
стриты. А между
(куда их строитель завез!)дома
невозможной длины. Одни дома
длиною до звезд, другие
длиной до луны. Янки
подошвами шлепать
ленив: простой
и курьерский лифт. В 7 часов
человечий прилив, в 17 часов
отлив. Скрежещет механика,
звон и гам, а люди
немые в звоне. И лишь замедляют
жевать чуингам, чтоб бросить:
"Мек моней?" Мамаша
грудь
ребенку дала. Ребенок
с каплями из носу, сосет
как будто
не грудь, а доллар занят
серьезным
бизнесом. Работа окончена.
Тело обвей в сплошной
электрический ветер. Хочешь под землю
бери собвей, на небо
бери элевейтер. Вагоны
едут
и дымам под рост, и в пятках
домовьих
трутся, и вынесут
