Владимир Маяковский - Том 10. Стихотворения 1929-1930

Часто
     сейчас
        по улицам слышишь
разговорчики
      в этом роде:
«Товарищи, легше,
          товарищи, тише.
Это
 вам
   не 18-й годик!»
В нору
   влезла
      гражданка Кротиха,
в нору
   влез
    гражданин Крот.
Радуются:
    «Живем ничего себе,
                тихо.
Это
 вам
   не 18-й год!»
Дама
    в шляпе рубликов на́ сто
кидает
   кому-то,
      запахивая котик:
«Не толкаться!
      Но-но!
         Без хамства!
Это
 вам
   не 18-й годик!»
Малого
   мелочь
      работой скосила.
В уныньи
    у малого
          опущен рот…
«Куда, мол,
    девать
       молодецкие силы?
Это
 нам
   не 18-й год!»
Эти
 потоки
    слюнявого яда
часто
    сейчас
       по улице льются…
Знайте, граждане!
       И в 29-м
длится
   и ширится
       Октябрьская революция.
Мы живем
    приказом
         октябрьской воли,
Огонь
   «Авроры»
       у нас во взоре.
И мы
    обывателям
       не позволим
баррикадные дни
       чернить и позорить.
Года
    не вымерить
       по единой мерке.
Сегодня
   равноценны
         храбрость и разум.
Борись
   и в мелочах
       с баррикадной энергией,
в стройку
       влей
      перекопский энтузиазм.

На классовом фронте
         ширятся стычки, —
враг наступает
      и скрыто
          и голо.
Комсомолия,
      готовься к перекличке
боевой
   готовности
       комсомола.
Обыватель
    вылазит
          из норы кротовой,
готовится
    махровой розой расцвесть.
Товарищи,
    а вы
         к отпору готовы?
Отвечай, комсомолец:
         «Готово!
             Есть!»
Распоясался
       хулиган фартовый,
раздувает
    угробленную
          национальную месть.
Товарищи,
    а вы
         к отпору готовы?
Отвечай, комсомолец:
         «Готово!
             Есть!»
Цены взбираются —
         и лавочные
             и оптовые, —
вверх
      циркачами
       норовят влезть.
Товарищи,
    а вы
         к отпору готовы?
Отвечай, комсомолец:
         «Готово!
             Есть!»
Некоторые
    за борьбой
         одиннадцатигодовой
улеглись
   (отдохнуть!)
         на подхалимство и лесть.
Товарищи,
    а вы
         к отпору готовы?
Отвечай, комсомолец:
         «Готово!
             Есть!»
Комсомолия,
      готовься к перекличке
боевой
   готовности комсомола.
На классовом фронте
         ширятся стычки, —
враг наступает
      и скрыто
          и голо.

Были
    дни Рождества,
Нового года,
праздников
    и торжества
пива
 и водок…
Был
 яд в четвертях
в доме рабочего.
Рюмки
   в пальцах вертя —
уставали потчевать.
В селах
   лился самогон…
Кто
 его
   не тянет?!
Хлеба
   не один вагон
спили
   крестьяне.
От трудов
    своих
       почив,
занавесившись с опаскою,
выдували
    нэпачи
зашипевшее шампанское.
Свою
  поддерживая стать,
воспоминаньями овеяны,
попы
    садились
      хлестать
сладчайшие портвейны.
И артист
      и поэт
пить
 валили валом
коньяки, —
    а если нет,
пили
 что попало.
На четверку
       лап
         встав,
христославы рьяные
крепко
   славили Христа
матерщиной пьяною…
И меж ругани
      и рвот
мир
 опо́енный
бодро
   славил
      Новый год
славой мордобойной…
Не введет
    в социализм
дорога скользкая.
На битву
   с бытом осклизлым,
сила
 комсомольская,
швабру взять
     и с бытом грязненьким
вымести б
    и эти праздники.

Барбюс* обиделся — чего, мол, ради критики затеяли спор пустой? Я, говорит, не французский Панаит Истрати*, а испанский Лев Толстой.

Говорят, что критики названия растратили — больше сравнивать не с кем! И балканский Горький — Панаит Истрати будет назван ирландским Достоевским.

Говорят — из-за границы домой попав, после долгих во́льтов*, Маяковский дома поймал «Клопа» и отнес в театр Мейерхольда.

Говорят — за изящную фигуру и лицо, предчувствуя надобность близкую, артиста Ильинского* профессор Кольцов* переделал в артистку Ильинскую.

С интеллигентским
           обличием редьки
жили
    в России
      теоретики.
Сидя
    под крылышком
         папы да мамы,
черепа
   нагружали томами.
Понаучив
    аксиом
       и формул,
надевают
    инженерскую форму.
Живут, —
    возвышаясь
         чиновной дорогою,
машину
   перчаткой
       изредка трогая.
Достигнув окладов,
           работой не ранясь,
наяривает
    в преферанс.
А служба что?
      Часов потеря.
Мечта
   витает
      в высоких материях.
И вдруг
   в машине
       поломка простая, —
профессорские
      взъерошит пряди он,
и…
 на поломку
      ученый,
          растаяв,
смотрит так,
        как баран на радио.
Ты хочешь
    носить
       ученое имя —
работу
   щупай
      руками своими.
На книги
      одни —
       ученья не тратьте-ка.
Объединись,
       теория с практикой!