Александр Житинский - Плывун
Пирошников с женщиной поднялись на второй этаж по мраморной лестнице. Пирошников искоса посматривал на свою спутницу и видел, что она его немного побаивается и в то же время горда своею ролью. Он понял, что незаметно стал звездой, Вольфом Мессингом местного разлива, но признание пришло слишком поздно. Сейчас он не мог не то что вздыбить паркет, но даже пройти незамеченным мимо милиционера при входе в банк. Он и не пытался этого делать, а показал паспорт.
— Вы кого хотите увидеть, Владимир Николаевич? — спросила операционистка, и Пирошников с удовольствием отметил и то, что знает, как его зовут, и то, что обратилась по имени-отчеству.
— А кто у вас здесь главный?
— Управляющий Гусарский Вадим Сильвестрович, — сказала она.
— А вас как зовут? — улыбнулся он.
— Серафима Степановна.
— Спасибо, Серафима Степановна.
Он вдруг почувствовал, что она ему симпатизирует, а может быть, невольно тянется к нему. Это забытое чувство безотчетного робкого притяжения к женщине на секунду смутило Пирошникова. Он в этом смысле поставил на себе крест несколько лет назад и с тех пор запретил себе амурные мысли. Но они нет-нет да пробивались сквозь скорлупу старческого вынужденного целомудрия.
Они подошли к двери, на которой висела табличка «Управляющий отделением», и Серафима, шепнув Пирошникову: «Сейчас я доложу», скрылась за нею.
Ее не было минуты три, За это время она, как понял Владимир Николаевич, знакомила своего шефа с проблемой.
Наконец она вышла и, не прикрывая двери, объявила:
— Вадим Сильвестрович ждет… Потом зайдите ко мне, пожалуйста. Я в операционном зале, — тихо добавила она.
Пирошников вошел в кабинет.
Управляющий при первом взгляде показался Пирошникову юношей лет семнадцати — белобрысый, щуплый на вид, однако в безукоризненном костюме и при галстуке. «Пацанчик», — мелькнуло у Пирошникова. Вадим Сильвестрович встал со своего рабочего кресла и, обойдя стол, приблизился к Пирошникову. И по мере этого приближения, с каждым шагом, возраст его прибавлялся, так что, когда он протянул Пирошникову руку, ему было уже все сорок и в чертах его лица появилось что-то неестественное, свойственное лилипутам. «Подтяжку, что ли, сделал?» — успел подумать Пирошников и пожал руку, которая оказалась узкой и холодной.
Это был вечный офисный мальчик, начавший карьеру аккурат на сломе времен и дослужившийся до управляющего отделением.
Он источал радушие и готовность помочь, хотя облик его не вязался с традиционным представлением о банкирах как о румяных толстяках. Наоборот, гладкая белая кожа обтягивала лицо и было не похоже, что сквозь нее может пробиваться щетина.
— Наслышан, наслышан… — ответствовал он, едва Пирошников назвал себя. — Рад, что мы теперь соседи. Это честь для нас…
Пирошников не ожидал такого приема. Он готовился защищаться и доказывать, что не имеет отношения к странным подвижкам дома. Но что-то переменилось вдруг, теперь ему здесь рады…
Возможно, операционистка Серафима успела кратко доложить шефу о подвигах Пирошникова — как в отдаленные времена, так и сегодня. Но при чем здесь честь?
— Я не очень понимаю… — осторожно начал он. — Возможно, вы меня с кем-то путаете?
— Нет-нет! — энергично возразил белобрысый управляющий. — Легендарный Пирошников! Паранормальный экспириенс… где-то в начале семидесятых. Мои сотрудники разыскали и фильм, и брошюру, хотя это было трудно. В те времена паранормальные явления были под запретом, вы это лучше меня знаете…
Пирошников вспомнил молодого журналиста, прослышавшего о странных явлениях в доме на Петроградской стороне и явившегося к Пирошникову за разъяснениями сорок лет назад… Потом он тиснул статью, затем издал брошюру. А фильма Владимир Николаевич так и не посмотрел — ему было неинтересно. И вот на тебе — «легендарный»!
Все это давным-давно кануло в Лету, и ему совсем не хотелось продолжать ту легенду.
— Я, собственно, не за этим… — начал он.
— А что? Кредитная линия? Облигации? Пластиковая карта? Мы сегодня же откроем вам счет, — деловито затрещал управляющий.
— Нет-нет! Я о вечере поэзии… — Пирошников протянул ему афишу.
Гусарский окаменел и несколько секунд неподвижно смотрел на Пирошникова, точно бык на корриде, которому заморочил голову тореодор.
— Поэзии… — повторил он и вдруг мелко расхохотался. — «С дуба падали листья ясеня…» Хм. Поэзии…
Он пробовал на вкус это слово, словно впервые слышал.
— И чего же вы хотите?
— Пригласить вас и ваших сотрудников, — просто ответил Пирошников.
Гусарский взял афишу, расстелил ее на столе для заседаний и внимательно изучил.
— Позвольте… — он вынул из кармана авторучку. — Это элементарный маркетинг.
И он приписал снизу под словами «силлабо-тонические практики» фразу: «При участии специалиста по паранормальным явлениям, мастера полтергейста Владимира Пирошникова».
— Вот так, — он вернул афишу Пирошникову. — И я гарантирую полный зал.
Пирошников ужаснулся.
— Но я не… Я не полтергейст…
— Правильно. Но вы умеете это делать. И сейчас снова в форме. Мы все это ощущаем, — попробовал пошутить Гусарский. — Я тоже не Доу Джонс, но я знаю, как он работает. В конце концов, никто не требует, чтобы вы поставили дом вверх тормашками. Расскажете об опытах в молодости. Молодые вас плохо знают, напомните им, покажите, кто в доме хозяин… Мы с вами все преодолеем, у нас получится! — расплылся он в улыбке.
Кто в доме хозяин… Эта фраза продолжала звучать в ушах, приобретая все больше нежелательных интонаций, когда Пирошников спускался в свой подвал, — от иронически-вопросительных до попросту издевательских.
Болели ноги. Пирошников тяжело дышал, проклиная все на свете. Легендарного героя не вытанцовывалось.
Глава 14. Серафима
Лишь на следующее утро Пирошников вспомнил, что миловидная операционистка Серафима зачем-то просила его зайти, а он позабыл об этом приглашении. Настолько был ошарашен своею открывшейся легендарностью.
Похоже, из него начинали лепить шарлатана, торгующего своими мнимыми подвигами в молодости. Таких легенд сейчас до черта, особенно на эстраде. Выходит траченное молью старичье, о котором забыли сто лет назад, и вдруг выясняется, что это легендарная группа. Пирошников совсем не собирался вступать в их компанию.
Но афиши уже висели. Назвался груздем, вернее, был назван — полезай в кузов.
Снова, как в те давние времена, начинало возникать ощущение, что дом диктует ему свою волю, что здесь он не может жить, как хочет, а вынужден соразмерять свои поступки с его поведением.
До вечера поэзии, а точнее, сеанса паранормального специалиста, как того пожелали обстоятельства, оставалось три дня. Афиши висели по всему дому, слава богу — не на улице.
Делать нечего, надо было снова идти к Дине на консультацию. Готовящееся событие было по ее профилю.
Она встретила Пирошникова усмешкой. Ожидала его визита сразу, как только увидела афиши, но он пришел лишь через день.
— И что же вы намерены делать? — с ходу задала она вопрос.
— Да я и пришел это спросить. Как я должен себя вести?
Дина вздохнула, пригласила его к себе и поставила посреди комнаты.
— Стоять нужно на месте, смотреть в зал и делать пассы. Какие вам удобно. Ну например…
И она стала делать круговые движения раскрытыми ладонями, обращенными к воображаемому залу. Пирошников попытался повторить, чувствуя себя в глупейшем положении.
— Сымпровизируйте! — скомандовала Дина.
Пирошников продолжил круговые движения лишь одной левой, а правой принялся делать возвратно-поступательные движения в сторону зала, как бы гоня туда невидимые волны.
— О! Да у вас талант! — насмешливо воскликнула она.
— А говорить? Что говорить? — обеспокоенно спросил он, не переставая размахивать руками.
— Говорить нужно два слова. Первое — «Мо! Мо! Мо!» Низким голосом, медленно.
Пирошников начал мычать.
— Мо!.. Мо-о!.. Мо-о-о!..
— Отлично! — похвалила она.
— А второе? — поинтересовался он.
— Второе высоким голосом, быстро: «Кузэй! Кузэй! Кузэй!» Как удар хлыстом!
— Мо, мо-о-о, мо-о-о, кузэй, кузэй, кузэй! — с удовольствием повторил он.
Ему начинало это нравиться. Идиотизм крепчал с каждой минутой.
Они повторили все вместе с движением.
— Ну вот. Примерно так, — сказала Дина.
— А что это значит? Мо? Кузэй?
— Это на древнекхмерском. «Мо» — это просто «тихо». А «кузэй» означает «Вселенная слышит тебя и меня».
— Так длинно?
— Да. Это иероглиф, — невозмутимо отвечала Дина.
Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кузэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.
