Александр Житинский - Плывун
— Вы! Вы испортили! — срываясь на визг, выкрикнула она. — Разве можно сюда это! Не выдержала линия, вы с ума сошли!
Она свободной рукой тыкала в темноту за спиною Пирошникова, где угадывались очертания двух огромных динамиков.
— Да бог с вами! Мы даже не включили. Это сотрясение почвы, — попытался оправдаться он.
— И сотрясений никаких до вас не было!
И тут, слава богу, дали свет, обнаруживший в коридоре человек двадцать домочадцев и посетителей со свечками и фонариками в руках, теперь уже ненужными.
Все стояли, будто на отпевании, с зажженными свечками, вблизи двух маленьких черных гробиков, роль которых исполняли звуковые колонки мощностью по сто ватт каждая.
— Вот видите, — мягко проговорил Пирошников.
— Все равно! Мы жили — не тужили. Зачем вам все это? — ткнула она пальцем в микрофон.
— Скоро будет вечер поэзии, — объяснил Пирошников.
— Поэ-эзии?! — не веря своим ушам, протянула мамаша. — На фига нам ваша поэзия! Вы нам жилье нормальное дайте, ребенок в подвале растет! — и она для убедительности потрясла перед Пирошниковым маленькой кудрявой девочкой, которая была на удивление безмятежна и даже весела.
— Извините, я этим не занимаюсь, — сухо ответил Пирошников и, обойдя мамашу, устремился к дверям кафе.
Добровольцы со звукотехникой двинулись за ним.
— Я этого так не оставлю! — заявила Енакиева и спряталась в своем боксе.
Аппаратура была подключена, оставалось дать оповещение о вечере. Но настроение было немного испорчено. На этот раз подвижка произошла в разгар рабочего дня, так что офисы верхних этажей не могли ее не заметить. Геннадий стал появляться чаще и оказывать Пирошникову особое внимание, что не нравилось Владимиру Николаевичу. Ему казалось, что Геннадий его в чем-то подозревает.
Он сообщал, что несколько фирм сверху во главе с банком «Прогресс» подали заявления Джабраилу, в котором предупреждали о разрыве договора аренды в случае повторения подвижек.
— Они же подписку дали, что предупреждены! — возразил Пирошников.
— Ну мало ли… Подписка одно, а когда трясет — это другое. К ним клиенты боятся ходить. Банк должен на месте стоять ровно.
— Надо их успокоить. Пригласим на вечер, стихи почитаем… Я сам пойду приглашу, — сказал Пирошников.
Геннадий потупился.
— Вы лучше не ходите, — пробормотал он.
— А что случилось? — насторожился Пирошников.
— Разное говорят про вас. Уже и в офисах знают. Что вы влияете… — нехотя докладывал Геннадий.
— Это все домыслы безумной мамашки?
— Нет. Свидетели объявились…
Пирошников изумился. Какие свидетели? Свидетели чего?
— Деметра нагадала? — продолжал допытываться он.
— Владимир Николаевич, не могу я вам этого сказать! — взмолился Геннадий.
— Ну что ж…
Пирошников ощутил, что его окружает двойная стена отчуждения. Плывун с домом на нем, будто тонущий корабль, лишенный управления, в любую минуту мог кануть в небытие, вдобавок его команда, если еще не взбунтовалась, то стала роптать.
Вот-вот пришлют черную метку.
Как-то незаметно он поставил себя на место капитана этого тонущего корабля с враждебной командой и пассажирами. Обе силы были враждебны, от обеих можно было ждать удара в любую минуту.
Удар пока задерживался, но черную метку прислали. Доставил ее Иван Тарасович Данилюк, про которого было известно, что он является следователем прокуратуры, что сразу придавало ситуации ненужную официальность. Впрочем, Данилюк сразу дал понять, что пришел отнюдь не по долгу службы, а как сосед к соседу.
— Вот какая беда, Владимир Николаевич… — доверительно начал он, потирая лысину. — Надо трохи подумать…
— О чем вы, Иван Тарасович? — Пирошников, наоборот, старался держаться строже.
— Так ведь стабильность нарушена… Сползаем черт-те куда.
— О чем же вы предлагаете подумать?
— Шо нам працювати? — Данилюк использовал родной язык для задушевности, тогда как русский применял для протоколов.
— И что вы предлагаете «працювати»? — с ненужной язвительностью произнес Пирошников.
— Есть основания полагать, что причиной последних событий в нашем доме являетесь вы, — неожиданно тихо и четко проговорил Данилюк. — Или ваш магазин.
— …Или поэзия в целом, — подхватил Пирошников.
— За поэзию не скажу, не знаю. От имени группы жильцов я предлагаю вам подумать о скорейшем освобождении площади и переезде в другое место. Вы поняли меня? — Данилюк поднял свои маленькие глазки и в упор просверлил ими Пирошникова.
— Чего ж не понять… — Пирошников взгляд выдержал.
— Ну вот и гарно…
— Скажите мне только, что же это за основания у вас? Откуда взялась эта нелепая мысль? — спросил Пирошников.
— Я вам пока обвинения не предъявляю. Когда предъявлю, вам будет дана возможность ознакомиться с делом.
Данилюк широко улыбнулся и протянул руку. Пирошникову ничего не оставалось, как пожать ее. При этом его ладонь почувствовала ожог черной метки.
Глава 12. Аспирант Максим Браткевич
Мысли Пирошникова были заняты одним: откуда, как получили соседи «основания» для этого дурацкого обвинения? Выходило, что это работа Деметры. Она первая объявила его антенной и связала поведение дома с Пирошниковым.
Вопрос следовало разрешить немедля, и Пирошников вновь постучался к соседке.
— Дина, скажите мне, только честно, это вы распускаете слухи о моем отношении к этим чертовым подвижкам? — выговорил он, впадая в раздражение к концу тирады.
Дина Рубеновна смотрела на него с сожалением, но не отвечала.
— Как хотите, но это всего лишь ваши домыслы! Спасибо, что поделились, но это еще не делает их истинными! И вот, пожалуйста! Соседи требуют, чтобы я выселился отсюда! — продолжал он в гневе.
— А вы не выселяйтесь, — улыбнулась она. — Но вы ошибаетесь насчет домыслов. Есть люди, которые своими глазами видели, как вам это удавалось.
— Что удавалось?! Кто видел?! — вскричал он.
— А вы подумайте. Это ведь так просто.
И тут только до Пирошникова дошло.
— Лариса Павловна… — прошептал он.
— Вот именно. Вы сделали ее необычайно популярной. Она третий день рассказывает, во что вы превратили ее комнату, посетив ее явно с донжуанскими намерениями, как вы сломали форточку спьяну… И как вы совершенно не умеете танцевать.
— Боже мой… — только и сумел выговорить Пирошников.
— Но аттракцион был эффектен, если ей верить. Как вам удалось сделать пол в ее комнате таким кривым? Оказывается, в молодости вы умели демонстрировать уникальные номера, — говорила она с легкой насмешкой.
Пирошников был разбит. Перед его глазами встал тот нелепый давний визит к Ларисе Павловне, и их танец, и падение на тахту… Боже, как стыдно…
— И… этому верят? — спросил он.
— Ну это хоть какое-то объяснение.
Итак, Пирошников был поставлен перед нелегким выбором. Либо последовать настойчивому желанию соседей и вновь заняться поисками жилья, либо продолжать гнуть свою линию и прививать «к советскому дичку» классическую розу Поэзии.
Решение должно найтись само! — постановил он. Между прочим, в жизни Пирошникова так чаще всего и бывало. Он просто останавливался перед затруднительным выбором и ждал — что ему пошлет Господь Бог.
И тот никогда не подводил его.
…Тихий стук в дверь раздался за полночь. Пирошников не спал, читал лежа новый номер журнала «Арион», который выписывал, чтобы вдоволь поиздеваться над публикуемыми там стихами. Слушателем его критики был котенок Николаич, всегда разделявший взгляды Пирошникова.
Внезапно накатило. Это случалось всегда неожиданно и все чаще последнее время. Внезапно поражала мысль о близком конце, даже не мысль, а само дыхание смерти овевало лоб, так что на нем выступали холодные капли пота, а все тело коченело.
Пирошников и в молодости часто думал о смерти — отсюда, кстати, один шаг до размышлений о Предназначении, — но тогда эти раздумья были умозрительными, теоретическими. Сейчас же накатывало вполне конкретно, а в этом подвале и подавно. Он так и видел эту картину, как какие-то чужие люди взламывают дверь в его бокс и находят его на тахте, бездыханного, а рядом — голодного мяукающего Николаича.
Обычно в этих внезапных случаях Пирошников начинал громко петь первое попавшееся, бравурное. Например, «Марш юных нахимовцев», который помнил наизусть с детства.
Солнышко светит ясное.
Здравстуй, страна прекрасная!
Юные нахимовцы тебе шлют привет,
В мире нет другой
Родины такой!
Путь нам озаряет, словно утренний свет,
Знамя твоих побед!
Такой текст в сочетании с громким пением и внезапно охватывающим все тело смертным ужасом, или «смертною истомой», по выражению Ахматовой, способен был встряхнуть любого — при наличии чувства юмора, конечно.
