Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Змей уходил под облака
(Так в высоте душа летала),
Нить гнулась, дергала слегка
(Как бы звала издалека),
Воздушной жизнью трепетала.

Я небо осязал рукой,
Его упругое теченье, —
Постиг лазури назначенье,
Ее двусмысленный покой.

Вдруг что-то лопнуло. Беда
Открылась разуму не сразу, —
Еще бумажная звезда,
Катясь, взлетала иногда, —
Лгала неопытному глазу.

Змей падал, падал — меж домов,
Меж разных вычурных строений, —
Нравоучение без слов
Для праздных городских умов,
Для внеслужебных настроений.

Я горестно смотрел туда,
Привычно строил наблюденья,
И вся воздушная среда
Как бы ждала его паденья.

Не закрепленный бечевой,
Он странным телом инородным
(Каким-то пьяницей свободным)
Скитался в синеве живой, —
Быть может, ангелом безродным
Летел по ломаной кривой.

В трубе большого телескопа
Ученый высмотрел звезду;
Ее маршрут — Земля, Европа.
И вот она в большом саду.

Прелестный шар голубоватый,
Еще в космической пыли,
На нем узор замысловатый
Морей прозрачных и земли,
В пустынной бухте — корабли.

Сбежались дети, закричали
На сотни разных голосов, —
Им няньки строго запрещали
Касаться странных парусов.

И нехотя смотрел на это
Расстроенный городовой, —
Меж роз поломанных — планета
Блистает свежей синевой —

Тогда старуха-от-уборной
Из выскобленного угла,
Прихрамывая, птицей черной
К планете чуждой подошла.

Мигнула выцветшей ресницей
И на глазах у детворы
Вдруг тыкнула вязальной спицей
В склон огнедышащей горы.

Шар дрогнул в пламени лазурном,
Рванулся, откачнулся прочь, —
И между солнцем и Сатурном
Надолго воцарилась ночь.

Весенний ливень неумелый,
От частых молний днем темно,
И облака сирени белой
Влетают с грохотом в окно.

Земля расколота снаружи,
Сосредоточена внутри, —
Танцуют в темно-синей луже
И лопаются пузыри.

И вдруг, законы нарушая,
Один из них растет, растет,
И аркой радуга большая
Внутри его уже цветет.

Освобождаясь понемногу
От вязкой почвы и воды,
Он выплывает на дорогу,
Плывет в бурлящие сады.

И на корме его высокой
Под флагом трепетным возник
Виденьем светлым иль морокой
Мой неопознанный двойник.

Я рвусь к нему, но он не слышит,
Что я вослед ему кричу, —
Под ним сирень как море дышит,
В своих волнах его колышет
И влажно хлещет по плечу.

На письменном столе блистают
Очки в оправе роговой,
Там люди весело взлетают
И падают вниз головой.

Там плещется окно цветное,
И дверь косая, как крыло,
Законам физики назло,
В пространство выгнута иное.

Лучистая цветет среда
Меж нами и заветной дверью, —
Взойдем (иль спустимся) туда,
Навстречу снам и суеверью.

Там ярко оперенный змей,
Предчувствуя грехопаденье,
Покажет чудное виденье
Душе взволнованной твоей.

И в жарком фокусе стекла
Возникнет лик знакомо-странный,
И ваза посреди стола
С букетом зелени туманной, —

И кресло, крытое чехлом,
На спинке тронутое молью, —
Мир, переполненный теплом,
Любовью и привычным злом,
Весь освященный нашей болью.

На пыльной площади парад,
Все улицы полны народа, —
Весенний ветер и свобода
В пустынный удалились сад.

Там полдень в синеве прохлады
Горстями солнце раздает,
Он весь щебечет и поет
От карусели до эстрады.

Он мачту белую свою
Украсил флагом горделивым,
Он, как разбитую ладью,
Качает утлую скамью
С каким-то пьяницей счастливым.

И вдруг подхваченный волной,
Слегка скрипя на поворотах,
Сад уплывает в мир иной,
Лежащий на иных широтах.

И, различимые едва,
Земли невидимой предтечи,
Дымятся, как большие свечи,
На горизонте острова.

Предчувствуя их приближенье,
Бродяга открывает глаз;
Его смущает, в первый раз,
Морское головокруженье.

Мир непривычно изменен,
Ветвистый мрак струится рядом —
Над медленно-шумящим садом
Таинственный проходит сон.

На рынке, пестром и крылатом,
Где в синем воздухе весны
Торгуют луком и салатом
И наскоро пекут блины, —

Цветя багдадскими коврами,
С отметкой паспортной — пират, —
Стоит, обточенный ветрами,
Сорокапушечный фрегат.

И, скаля солнечные зубы
(Их каждый был бы рад украсть),
Матросы весело и грубо
Поносят городскую власть.

Пожарные на них взирают
Недружелюбно, искоса,
Зевак прохожих оттирают,
Вылавливают голоса, —

И, овладев пространством голым
Между молочной и мясной,
Развязной черни площадной
Грозят жестоким протоколом —

И, в первый раз за много лет,
Над этим морем говорливым
Седой непризнанный поэт
Почувствовал себя счастливым.

Прельщенный буйной небылицей,
Он из чердачного окна
Не камнем падает, но птицей
Летит в гнездо свое для сна.

Под вечерок, с женой поджарой,
Банкир гуляет напролом, —
На перекрестке ангел старый
Их робко трогает крылом.

И удивленная немного
Павлинье-радужным пером,
Жена отщелкивает строго:
— Бунтовщикам не подаем.

— Вы верить в Бога не хотели,
— Теченье нарушали сфер,
— Как глобус землю вы вертели,
— Ниспровергали и свистели, —
— Вы в ночь, мятежный Люцифер,
— Падучим камнем отлетели.

И муж промямлил кое-как:
— Вы стали тут чернорабочим,
— Вы голодаете. А впрочем —
Он протянул ему пятак.

Они отходят шагом праздным,
Нарядной обувью стуча,
И в небе мутно-безобразном
Не видят узкого луча.

А вдоль домов уже несется,
Весь в клочьях пены, жеребец, —
Он черной бурей к ним дорвется,
Он их настигнет наконец.

Он туго-кованным копытом
Хрустящий череп обожжет, —
Он задыхается. Он ржет
О мире грозном, но забытом.