Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

Знаешь тайну баккара?
Знать ее необходимо:
Эта звонкая игра –
Как хрусталь — подруга дыма.
Тот же сдержанный угар,
Тот же бред полуодетых,
И раздавленных сигар
Нежный пепел на манжетах.
Рассказал давно уж нам
Честный кодекс Дон-Хуана,
Что в делах с участьем дам
Утонченность нежеланна.
Что тогда лишь выйдет прок,
Если разом Донна-Анна
Навзничь грянет поперек
Непорочного дивана.
Чем глупее, тем умней,
Чем прямее, тем успешней
С удивленной, «с пленной, с ней»,
Скоротаешь вечер вешний.
И азартная игра
Те же вкусы разделяет:
Эта стерва, баккара,
Лишь нахрапу уступает.
Тем, кто робок, вдумчив, строг,
Вечно каверзы подводит,
И гребет бумажек стог,
Кто попроще к ней подходит.

Так нет же! нет же! нет же! нет!
Не уступлю дневному блуду!
Я был поэт! Я есмь поэт!
И я всегда поэтом буду!
Мой тесен мир: он в мутном сне,
Он огражден вседневной ширмой,
Но звезды падают ко мне
И говорят… Огромен мир мой!
Он говорит! И женский стан,
И след ноги, что странно узок,
И Аттика, и Туркестан,
И лед скульптур, и смерчи музык!
Любовь, пассаты, мифы, зной,
Клоаки, шахматы и казни,
Всё-всё проходит предо мной
В своем лирическом соблазне.
Поройся у меня, — найдешь
В глуби потрепанных тетрадей
И эротический чертеж,
И формулу, где бредит радий.
Всё сохраню, всё пронесу, –
И вечность, что открыл мне Пушкин,
И краткий миг, когда в лесу
Отмерил жизнь мне плач кукушки.
И никого не надо мне!
Один пройду, один промучусь, –
Пока в трущобе, в тишине,
Последней судорогой скрючусь!..
И долго буду мертв, — пока,
Устав от дел, в ночи бессонной
Меня грядущие века
Не вскинут трубкой телефонной.
И зазвучит им, как прибой,
Мембранный гул былого мира…
«О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!»

Как голубые чернила,
как жидкое небо,
Как небывалая
темно-лазурная ртуть,
В узкой пробирке
ожиженный плещется воздух
Синим шартрезом
заоблачных монастырей.
Если глотнуть
лазурит вот такого ликера
(Крепость сто семьдесят градусов
ниже нуля),
Горло окрепнет
серебряной ломкою льдинкой,
Рогом Роланда
навеки замолкнет гортань.
Тут и почувствуешь
душу глубин межпланетных,
Тут ощутишь
голубую межзвездную ночь, –
А не туда ли
хотел ты земными ночами,
В лодке покачиваясь
над морской глубиной?

Сырая теплая полночь,
Потушенные огни,
И напрягается рокот
В облачной высоте.
И как пульверизатор,
Конусом голубым
По черному горизонту
Шарят прожектора.
И вдруг из черного неба
Молнией шаровой
Сияющая ракета
Плавно сплывает вниз.
И следом удар тяжелый,
И стекла звенят в окне,
И санитарной кареты
Сирена заводит вой.
И ползают всё и шарят
В небе прожектора, –
И вдруг серебряный крестик
Вспыхивает в луче.
И сразу десятком гончих
Кидаются на него,
Впиваются и по тучам
Ведут, ведут, ведут.
Он штопором ускользает,
Он падает на крыло, –
Но ахает вдруг зенитка
Раз и другой по нем.
И в синем огне бензина
Далеко за горизонт
Громадной звездой падучей
Он рушится — Люцифер!

Через черную бухту, фосфор, смятенье и золото
Бликов, зыби, рефлекторов, августовской теплоты
Он навел телескоп на каскады черного города,
Лестницы и аллеи низвергающего в ночь.
Крупно и опрокинуто — будто пространство надломлено,
Будто воздух стал призмой из черного хрусталя –
Поплыли в кругу жалюзи, балконы и лоджии,
Бронзовый адмирал и лавчонки с грудами смокв.
Лица, большие, точно у статуй, просверки
Белых зубов, мешанина батиста и тьмы,
Купорос бульварных скамеек, розы огромные,
Гренадин и мороженого розовые снежки.
И над этим кишеньем, флиртом, оркестрами, лампами
Опочила аквариумная тишина:
Шевелятся напрасно беглые губы девушек,
И напрасно пальцы по клавиатурам бегут,
А на самой грани этого мира странного
Он ищет знакомое под самой крышей окно,
Он крадет видение: золотистая женщина
Вздрагивает под душем, сверкающим, как нарзан!

Я опять во сне видал
Розовый многоэтажный
Дом, похожий на кристалл,
Чуть затаявший и влажный.
И опять мерцали мне
Затуманенно и блекло
Отраженные в волне
Аметистовые стекла.
И опять манил уют
Хрупких, как в стереоскопе,
Этих лоджий и кают,
Погруженных в синий опий.
И опять не удалось
Отыскать — до самой ночи –
Эти меркнущие вкось
И лукавящие очи.

Парусинная койка; под ней сапоги, чемодан;
На гвозде парабеллум, морская накидка и цейс;
На столе ремингтон миньятюрный, дорожный стакан
И тетрадь записная с зачеркнутым титулом: «Рейс…»
Виноградная гроздь натюрмортом легла на фаянс;
Электрический шар двести градусов льет с потолка;
Темно-бархатный бражник, влетя в электрический транс,
Как планета, кружится вокруг золотого мирка.
А хозяин побрился и двинул в общественный сад;
Там красивая глупая женщина встретит его;
Будут слушать валторны, гремящие с белых эстрад,
И за мраморным столиком — дальних ракет торжество.
Им не надо условий, дуэний, отцов, опекунш;
Два покорные глаза уронят на розу ответ;
Перед ними сверкает морозными иглами пунш;
И усталость прекрасную им обещает рассвет.
А назавтра опять пакетбота роскошный гудок;
Указательный палец бушприта очертит дугу…
Он бинокль наведет, он веселый увидит платок,
Крупным планом лицо он увидит в хрустальном кругу.

Пустырь, и фонарь, и ветер;
Иду, воротник подняв,
И золотые пьявки
К моим калошам льнут.
А дымно-лиловый фосфор
Над городом изнемог.
И волосок виадука
Продернут сквозь него.
И, черным зевая горлом,
Раскачивая шатуны,
Локомотив проходит
В путаницу путей…
Чужая странная полночь,
Чужая странная жизнь,
И хорошо, что браунинг
Всегда и везде со мной…

Глухая коробка со вставленным в бок
Граненым зеркальным стеклом:
За стеклом золотой задрожал огонек
Музыкой, смехом, теплом.
Там крахмальная скатерть стол облегла,
Там сливок хрустальный кувшин,
Там с черного диска сводит игла
Согласный свист окарин.
А он стоит под зеркальным стеклом,
А он к стеклу приник:
Ветер хлещет его ледяным помелом,
Дождь плещет за воротник…
Бродяга ль, уставший от мраков и луж,
Лунатик, нашедший луну?
Иль просто женою загубленный муж,
Любующийся на жену?

Панамская соломка
И ленты ультрамарин,
И глупенькая забота
О стрелках вдоль чулка.
И в туфельку мотоциклетки
Легко ложится она,
И двести тысяч взрывов
Вдаль унесут ее.
А парень рыжий и ражий
В марсианских больших очках
Обнимает простор руками,
Расставленными на руле.
Истаивая в перспективе,
Мчится мисс Гвендолен,
И сумочка из сафьяна
Зажата в узкой руке.
И в самом дальнем кармашке,
В пудренице стальной,
Спрятана фотопленка
В марку величиной.
И вдоль шоссе под ветром
Гудом гудят провода,
И где-то глаза ледяные
По ленте Юза бегут.
Далеко, очень далеко
Едет мисс Гвендолен,
Сумевшая даже в штабе
Горячих друзей найти…
На нервных нежных ручках
Позвякивают слегка
Никелевые браслеты
На никелевой цепи.
И сыро, очень сыро
В зеленом рву крепостном,
И четко ставит ногу
Невыспавшийся взвод.
Двенадцать маленьких взрывов –
Горсткой гороха в пол,
И золотая панама,
Как голубь, слетает вбок.