Ринат Валиуллин - Варварство

Как ты могла уснуть, когда пишу,
мороча комнату головоломкой дыма?
Скучищу по тебе письмом гашу,
окурок отношений кропотливых.

Я написал немного в полутьме,
расстроенный далёким нахождением.
В любовных письмах есть надежда на обмен,
но ты укрыта сном – оружьем от общения.

Слов нет, здесь предложение насквозь
условное, пока не дашь ответа,
я не хотел бы больше жить,
я не хотел бы врозь.
Прими его через луны набросок бледный.

Жарясь моллюском в паэлье иберийского
полуострова,
я не думал о смысле жизни, я вообще не думал.
Заграницы объятие пёстрое
и закатов багровые губы
высосали всю любовь к высоким материям.
Я был брошен, её необитаемый,
в карнавале затерянный.
Мои чувства лежали в кармане
на безделье разменной монетой,
здесь ненужные ино…странные.
Я бы выплеснул их, да некому?

Мяса любимого кусок
на раскалённую сковородку постели,
чтобы шкворчал в агонии,
брызгая маслом,
не жалея
ни себя, ни твоего тела.
Зубы белые
белое бельё стаскивали.
Ничтожества слов гарнир
оставляю какому-нибудь поэту,
пусть развлекается платонически.
Милый друг,
я чистописанию букв
предпочту откровение это —
жаркое,

обжигающее досуг,
никто никогда не выразит,
но все знают,
как филе загнанного спортсмена
в бегстве за коротким
наслаждением к краю,
даже любовь потела,
смешав в горячий коктейль
эмоции, пот и жажду,
форточкой рта разгоняя
сумасшествие крови.
Мозг отключён, или
случилась оного кража
средь бела дня
на полуслове.

Сидя за столом,
мне бы длинную руку —
чайник достать,
наполнить чувством бокал,
почесать спину, как и распоясавшуюся скуку,
скользнуть в спальню, где ты ещё есть,
оставить на мгновение ладонь на лице,
разогнать атмосферы месть,
утра невзрачного пустоцвет,
поменять диск, как круг ада,
поставить что-нибудь райское.
Много ли смертному надо,
благополучием затасканному?
Мне бы длинную руку, как длинное слово —
выразить без преувеличений,
перепутав существительные с глаголами,
неприязнь с влечением,
идею присутствия тела
в полной гармонии с психикой,
чтобы всё, что я ещё толком не сделал,
не выглядело мизерно,
чтобы всё, чего я ещё не коснулся,
вызывало не боль, но муку,
как надежда на лучшее.
…Мне бы длинную руку.

Сидя в городе вроде нашего
в виде сбрендившего человечества,
я хочу о любви прокашлять,
начихать на мораль невежеством.

Город, вонзи ласковые зубы
шпилями, флюгерами, крестами
во взгляд, который, оценивая,
губит
или не замечает,
что гораздо дряннее.

Я как твой квартирант,
изучая из-за руля закоулки,
открываю молнией замка,
где машины прилипли к бордюрам.
Искусство, пьянящее в хлам.

Хочу от однообразия очнуться.
Пощёчину нежности влепи.
Не приемлю секс как насилие
друг над другом,
игру в четыре ноги.

Не люблю размышлять
на предметы политики быта,
лучше по тебе пошляться,
по тротуарам души разбитым
вплоть до её реанимации.

Обнять тебя, насколько хватит
ноги времени,
выветрить ностальгию.
Купола лысоватым теменем
осветите мою квартиру.

Убери парки, музеи, витрины,
нечего кичиться,
город, ты такой же, как и все остальные.

Выйди из себя, из жилья, из машины,
нечем крыть,
человек, ты такой же, как и все остальные.

Смейся, говори, думай, что говоришь,
не будь истерично,
общение, всё о том же и обо всех —
ничего личного.

Ненавидь, люби, не корчись от боли,
душа… Бессмертная,
как у всех остальных, ничего более.

Лысая ночь на небе,
в ней утонула пусть
вышедшая из чрева
оцепеневшая грусть.
Звёзды танцуют стриптиз,
ты где-то рядом с ними.
Им высота – нам низ.

Спи в одеянии простынном,
спи, я тебя найду
завтра, любовь моя
в телообразном дыму
движимого с утра,
пастой из тюбика «М»
в пасть городища, народа.
Завтра найду тебя,
выспи ещё немного.
Был бы я рядом – съел.
Вечность тебя не трогал.
Спи, затвори объектив.
Ночь – не расстояние,
только аперитив
завтрашнего свидания.

Возьми моё тело в обмен на твой мозг,
я там уже расставила мебель,
перееду надолго, всерьёз,
не думай, что это временно.

В холодный декабрь мне незачем врать.
Девушка разделась и всё —
частиц кровяных заметалась икра.
Кто больше хотел быть вдвоём?

Нет, третьих я не потерплю,
даже не смей колебаться,
не вклеивай мне в глаза зарю
и лживости радиацию.

Будем жить долго вместе,
мы разделись – и всё.
Ты за меня ответствен,
раз влюблён?

Разглядывал себя в зеркало, как утварь.
Я – кактус, с иголками вовнутрь.
Не находил ни места, ни покоя
под солнцем, что приветствовало стоя.

Хотелось выйти – озоном застрелиться,
закинув голову на неба белоснежный бицепс,
где зелёными глазами зыркала весна,
генетически распоясанная,

провокаторша маленьких душ,
больших желаний и чести крошечной,
разливала солнечный пунш
по извилинам, по окошечкам.

Наполнен череп умыслом, ты думал —
смыслом.
Худели чувства,
полнота им не грозила.
Они бежали прочь, как пузырьки игристого,
в пространство вырываясь ностальгией.
Ни слова (она мысленно за ними).
Сбежала… Ты всё ждал.
Четвертование души уже случилось,
иди, сшивай своё отрепье
и в памяти провал,
задвинь расшатанную мебель.

Я пришёл или пишу письмо.
В любом случае это откровение.
Прочтите,
их накопилось мешок,
на нём близорукостью зрение.

Здесь я, бандеролью
получите и распишитесь,
надолго, я не за солью,
какой есть, не взыщите.

Умопомрачённый, сдвинутый,
любитель тёплых местечек.
Одиночество – мой север.
Вы врасплох застигнуты,
относитесь к этому (ко мне) легче,
не пускайте лесть, выразите лучше удивление,

дайте отсрочку мыслям,
им не один день переваривать.
Мои комплименты сползли бы
быстрее ночи
по вашей сорочке,
я их выбросил, старенькие.

Найду другие слова,
если они понадобятся,
выразить то, что уже закапано в глаза.

Не беспокойтесь, не ворвусь в вашу темноту
без штанов,
крикнув бессердечному чувству:
займись же мною, любовь,
что-то мне стало скучно.

Скорее случится дуэль,
как нож с вилкой на одной тарелке.
Перед вами я безоружен, мадемуазель,
бейте в самое сердце, молюсь за вашу меткость.

Пылесосом губ вытягивая слова
из тела твоего, как из полового ковра,
ублажая страсть, как вчерашнюю грусть,
я расклеиваю любовь на площади стен,
но тебе ли это
или тем, кто придёт взамен?

Чем так дорог твой силуэт,
сотканный из правильных линий?
Только образом в голове,
ограниченной на красивых.

Взмах ресниц – ветер в лицо,
влажность век – в подсознании ливень.
Я промок от него глупцом,
полюбив, как меня любили.

Тычется утро серебряной вилкой в глаз,
значит, и этой ночью не переспал со смертью,
обрекая выцветшую даль
сесть, как земля на вертел,
на мой карий хрусталь.

Сколько бы он не вращался,
не удастся мир, как тебя, полюбить
с первого взгляда,
упираясь мечтою распущенной в быт.
Соглашусь с ним: любить так накладно.
…Ты как свет – вторжение чрезмерно бодрит.

Забери приборы холодных рук,
розовых уст бокал.
Конечно, тебя люблю.
Нет, не хмур,
с утра любая улыбка растрескивается в оскал,
целуй – не целуй.

Я смогу отлистнуть этот пляж,
как страницу из лета.
Пусть оскалятся берега,
даже когда их ласкает море.
Здесь, раскинувшись в позе Христа
и такой же раздетый,
ощутил себя частью галактики и истории.

Какая же ты скотина,
дверь открываю, и вновь
гримпенская трясина,
плечи ушли в любовь.

Букет обещаний правды,
флора туманит глаза.
Чем же себя порадовать,
если опять слаба?

Твердят, но не делают твёрже
мякоть веры – слова.
Ложь глупее, ничтожней.
Обманывая себя,
я открываю дверь.
Ждёт ли меня вчера,
где ты стоишь теперь?