Виктор Боков - Том 1. Стихотворения
Любовная лирика Виктора Бокова — предмет особого разговора. В наше время, когда женщина сама активно заговорила стихами, лирическое начало в мужской поэзии как-то поугасло. Особенно это касается послевоенного поколения. Любовная лирика стала делом второстепенным, ей отводится, как правило, несколько страниц в конце того или иного поэтического сборника, да и то за светлым образом героя не видно лирической героини.
Боков может назвать сборник «Алевтина» — и целиком посвятить его любовной, лирической теме. Как всегда, здесь он смел неоглядно.
Встречались мне ханжи, шокированные боковскими стихами о любви.
Но вот сами стихи:
Гори, разгорайся,
Грозою грози мне, любовь!
Напитки и пытки,
Любовное зелье готовь!
Я выпью!
Мне мил твой
Спасительный, сладостный яд.
Пожары, пожары кругом…
Это дни нашей жизни горят.
Пылают озера.
Вода ключевая кипит.
Весь в саже,
Амур, как пожарник,
Не спит.
— Тушите! — кричит он.
Бьют струи По крыльям огня,
И, странное дело,
Они попадают в меня!
Вликодушие, благородство — исконные черты русского характера — отчетливо видны в лирике, обращенной к женщине:
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим —
говорит Пушкин.
… с тобой настоящее горе
Я разумно и кротко сношу
И вперед — в это темное море —
Без обычного страха гляжу,—
говорит Некрасов.
Ах, метель такая, просто черт возьми,
Забивают крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе —
говорит Есенин.
Я тобой владеть не буду
Ни по лету, ни к зиме,
Только б ты была повсюду,
Только б пела на корме —
говорит Боков.
Не сравнивая никого ни с кем. ибо сравнения поэтов — дело глупое и ненужное, хочу заметить, что традиция лирического благородства у Виктора Бокова исключительно выдержанна. Его любовь к женщине, к героине естественно и традиционно перерастает в любовь к земле, к матери, к сестре, к незнакомой крестьянке. Этот переход органичен и, как правило, незаметен:
Я видел Россию.
Она подымалась
Туманом над речкой
И светлой росой.
Шла женщина русская
И улыбалась.
За женщиной следовал
Мальчик босой…
Все, к чему прикасается Боков, становится предметом поэзии, словно оживает под его взглядом. Однажды я сказала ему:
— Ненавижу слово «телефон». Не могу его впустить в стихи. Для меня это плохое слово.
— А для меня плохих слов нет, — улыбнулся Боков и утром следующего дня позвонил, прочитал:
Мне твой голос, как спасение,
Пробуждение от сна.
Я хожу, как ночь осенняя,
Твой звонок и я — весна!
— Так у вас нет слова «телефон», — возразила я.
— Правда, нет… Но о нем речь. Ты меня вчера задела, сказав, что плохое слово.
— Эти стихи мне посвящены?
Он засмеялся:
— Считай, что так. Хотя нет, конечно… Тебе другие.
А какое у Бокова богатство формы! Какие ритмы! Образы! Скажет — «слова молодильные знаю» — и сердце зайдется. Скажет — «и свадьбы, и свадьбы, и стон по болотам, и я, как царевич, иду в сапогах» — вмиг предстает удивительная картина чуть ли не языческого русского торжества. Рифма Бокова предмет особого большого и серьезного разговора. Тут его смелость опять не знает границ, и думаю, он не замыкается в традиционном окончании строк. Боков рифмует не строки, а звуки:
Я шел да и шел
По двинским пескам,
Я двинскую воду
Ногой плескал.
Не Боков был я —
Был колобок,
Навстречу мне дед:
— Куда, голубок?
— Иду за водой.
— Иди, дорогой!
— Быстра вода.
— Вот то-то и да!
Поэзия Бокова не страшится прикосновений ни к каким самым сложным темам. Вот раздумье у Мавзолея:
На ленинском мраморе снег отдыхает,
Он послан с далеких планет.
И кажется — снег потихоньку вздыхает,
Что Ленина нет.
Не отдам эти нежные строки за длинные громыхающие оды! Естественности интонации научиться нельзя. В этом смысле у Бокова не может быть учеников. Он не похож ни на кого на свете. Единственный. Неповторимый. Невозможно учиться у него мастерству — его мастерство применимо лишь к его индивидуальности.
И все же Боков учитель для многих. В чем тут дело? Да просто он — весь поэт — сама поэзия. Быть рядом с ним и не оказаться охваченным поэтическим пламенем — нельзя. Сама испытала, и другие поэты говорили, что, побыв с Боковым, поговорив, даже помолчав с ним, начинаешь писать как одержимый, что-то С тобой происходит необычайное, ты начинаешь видеть поэзию во всем и наполняешься ею.
— Не пишется, — пожаловался однажды один поэт другому.
— Поди, посиди с Боковым. Поможет! — не шутя посоветовал другой.
Песни Виктора Бокова — отдельная страница нашей национальной культуры. У меня есть одно воспоминание. Ехала в поезде с женщиной-крестьянкой. По радио запели «Оренбургский платок». Мне стало радостно, и я сказала спутнице, что знаю автора этих слов. Она улыбнулась:
— Тебе что, триста лет, что ли? Это народная песня.
— Это слова Бокова Виктора Федоровича.
— Какого Бокова! Мать моя еще пела. Мне ль не знать!
Спорить не стала — нет для поэта выше награды, чем прослыть народным. А Боков и впрямь сейчас — народный поэт России. Кто же, как но он!
Читатель получает трехтомное собрание Виктора Бокова. Он остается наедине с его стихами и сам сделает выводы, сам услышит оркестр народных инструментов поэзии Виктора Бокова, одного из самых лирических поэтов двадцатого века.
Лариса Васильева
20 февраля 1982 г.
Луговая
Яр-Хмель
* * *
Через ступеньку, через две, скорей
К бумаге, к вечному перу!
Что будет — ямб или хорей?
Еще никак не разберу.
Но чувствую, что где-то здесь
Родилось, торжествует, есть!
* * *
Выйду за ворота —
Все мхи да болота.
Выйду за иные —
Луга заливные.
Пойду на задворки —
Плеса да озёрки.
Где мелко, где глыбко,
Где рыба, где рыбка.
Спят утки сторожко.
Краснеет морошка.
— Ау-у-у! — раздается,
Кто с кем расстается?
То голубь с голубкой
Гуляют порубкой,
Себе на дорожку
Сбирают морошку.
Заря на закате
И день на утрате.
Вот месяц выходит
И звезды выводит.
Идет он водою,
Лесной стороною.
Он лесом — не тре́снет,
Водою — не пле́снет!
Октябрь
Октябрь. Который раз, все тот же и не тот,
Все так же и не так в моей стране проходит.
Ночь длится дольше. Позже день встает
И под уздцы в поля туман выводит,
И свежий холодок до десяти утра
Является стекольщиком пруда.
Над лесом, перекрестками дорог,
Над полем, где умолкла скошенная нива,
Вороний грай и суета сорок,
Да тенькает синица сиротливо,
А по ночам невидимые гуси
Прощальные свои проносят гусли.
В полях все убрано. И, как всегда,
У каждого есть хлеб, в домах тепло и сытно,
Живи и принимай дары труда,
Но все ж и этим сердце ненасытно,
И едут из колхозов к городам
Все возрасты, ума набраться там.
И с завистью печальной смотрит вслед
Престарый дедушка на сына или внука.
— Что ж, говорят, ученье свет,
И в городах есть верная наука,
И нет такой дороги из села,
Чтоб та дорога в город не вела.
Уж где-то выпал снег. Охотник в рог трубит,
Почуя холодок, собаки чуют порох.
Как много нетерпения в их взорах,
— Скорей! — и цепью каждая гремит.
Вот гончий голос по лесу зальется,
И заячья кровь на первый снег прольется.
Октябрь минует. Близится конец
Осенним дням. Садится солнце ниже,
И небосвода сумрачный свинец
Пунцовым языком заря над лесом лижет,
Слетит октябрьский лист с календаря,
Дохнет ноябрь, и нету октября!
* * *
Какое время вот теперь?
Встал утром, видишь оттепель.
На крышах талый снег лежит,
Из-под него вода бежит.
Летят вороны стаями,
Все ожили, оттаяли!
Глядит петух на солнышко,
Нагнется, клюнет зернышко,
И окриком он кур зовет.
— Нашел! — зовет. — Скорей! — зовет.
В оврагах, где ключи гремят,
В лощинах, где ручьи стремят,
Прислушайся, замри на миг,
Под снегом бьет земли родник.
И светятся кустарники
Насквозь, как бы хрусталики.
Весна уже в лесок идет,
И по деревьям сок идет.
Проснулось все и ожило
И сердце мне встревожило.
Я жить хочу, я петь хочу,
Мне б крылья, я лететь хочу!
Метель
