Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Просился месяц ночевать
В забытой деревушке.
— Тебе привычней кочевать! —
Ответила старушка.

Засим захлопнула окно —
Чего пустое баить.
Сидит себе. В избе темно.
В потемках щи хлебает.

«Ну, что ж? Тогда устроюсь в стог,
На травяном постое.
У бабки нрав, видать, жесток,
С такой и спать не стоит!»

Наелся сена. Вышел пить,
В волне воды ломаясь.
«Не кипяченая! Как быть?
Я животом не маюсь!»

Напился. Фыркнул громко:
— Б-р-р-ы!
В себе души не чает.
И вот спустился под обрыв,
Там мельницу встречает.

На водяное колесо
Тотчас верхом уселся.
Не усидел на нем. Снесло.
Нырнул и осмотрелся.

Свои ученые умы
Ему представил омут.
Навстречу выплыли сомы,
Один рече другому:

— Какая светлость! Вот бы нам
Упрятать под корягу,
На удивление вьюнам,
И окуням-варягам.

Та мысль нечаянно далась
Красавцу в черном фраке.
Со дна решимость поднялась —
Мы говорим о раке.

Подплыл он к месяцу тогда
С огромными клешнями.
Что было дальше — навсегда
Останется меж нами.

Чего-то стоила гульба
По омуту светиле.
С тех пор с его большого лба
Отметки не сходили.

И коль рассматривать начну
Его лицо рябое,
Я вижу, что одну клешню
Он взял тогда с собою.

Пора подыскивать мораль
Писанию такому:
Старушка не пустила. Жаль!
Все было б по-другому!

Там, где никнут таволги,
Запевают иволги,
Где березы светятся,
На макушках вертятся.

Лезет в мысли заново
Сущая безделица:
«Иволга Ивановна» —
Кто назвать осмелится?

Кто ей скажет: — Милая?
Кто ей скажет: — Славная?
Запевай, не мешкая,
Песня в жизни — главное.

Кто же, кроме нашего
Брата, рифмой бьющего,
Может водки спрашивать
У совсем непьющего?

Может прозу выпеснить,
Дать ей душу певчую,
Может песней вытеснить
То, что в жизни не к чему?!

Осина и ель вперемежку.
Передники белых берез
Да груздь, что мадам сыроежку
Как будто бы замуж берет.

Изящные сгибы орешин —
Приспущенный зелени флаг.
На каждую ветку повешен
Ореховый грездень с кулак.

И посвист сосны корабельной,
Взлетевшей до облачных мачт.
И коршуна зов колыбельный.
Детей разлетевшихся плач.

Могучего дуба стовершье.
И тень и прохлада в листах.
Вот-вот и появится леший,
Чтоб лекцию лесу читать.

Иду я бесшумными мхами,
Что с древности стали седеть.
И брежу совсем не стихами —
Зову Берендея к себе.

Медвежьей чащобой лесною
Торя под собой новотор.
А рядом, совсем надо мною,
Поет краснозвездный мотор.

У осени красные десны арбузов,
Кленовые лапы походки гусиной.
Люблю я
Ее
Нескудеющий кузов,
Покрытый
Мешками,
Пенькой,
Парусиной.

Дымки, точно голуби,
Веют над крышей,
Садятся на плечи
Продымленным трубам.
Березки, прощальной фатою
Накрывшись,
Выходят грустить
К заводям синегубым.

У осени
Полная сумка тетрадей
В косую линейку,
В прямую
И в клетку,
Ей любо ходить
С букварем зa оградой
В начальную школу,
Потом в семилетку.

У осени
Крик перелетных гортаней
В ночи, где покрошены
Звезды на темень,
Где гул молотилок
Стоит над скирдами,
Как древний гекзаметр,
Суров и напевен.

У осени
Бодрая поступь капусты,
Зеленая живопись росной отавы.
В осенних морозцах
Прозрачен до хруста,
До боли
И пушкинский ямб и октавы.

Она дорога
Золотой серединой
Раздумий, оглядок
И новых дерзаний,
В закатах, восходах, горящих рябиной,
В призывных мелодиях конского ржанья.

Капли падают с кровель.
Каплям сливы в саду
Тихо вторят. Не ровен
Час, и я упаду.

Но поднимутся капли,
Будут сливы в саду.
Да и сам я — не так ли
Повторюсь и приду!

Пали травы под косою с воплем.
Не подняться больше нм. Конец.
А в кустах не скошен и не сломлен,
Цвет с завидным званием — Борец!

Кто его назвал? Какая бабка?
Где купала крестника? В росе?
Он стоит, красуется, как справка,
Что не все подвержено косе.

Слово «мир»
Произносится всюду:
В шахтах,
В штольнях,
В широких цехах.
Это слово
И я не забуду
Помянуть
И прославить
В стихах.

Пусть его
Журавлей караваны
В поднебесье планеты
Несут,
Пусть его
С подовым караваем
Вместо соли
На стол подают.

Пусть оно,
Это слово,
Как зори,
Светит всюду
В простые сердца,
Пусть при нем
Расступается горе
И уходят
Морщины с лица!

Одиннадцать ударов пробили
Куранты древней Спасской башни.
Еще удар — и будет Родина
Считать сегодня днем вчерашним.

И совесть — в ком, друзья, молчит она? —
Вопросом строгим потревожит:
Ты честно ли свой труд учитывал?
Не по-пустому ль день твой прожит?

Что день? Листок на древе века.
Он, как и все, пришел однажды.
Но посмотрите: даже ветка
Дрожмя дрожит за лист зa каждый!

Я с детства к перу пристрастился. Частенько
Рассвет над строкою белел.
Мне мама стучала в дощатую стенку:
— Не спится? Опять заболел?

Случалось, что я как чахоточный кашлял,
И мой деревенский народ
По всякому поводу, всякий и каждый
Предсказывал: — Витька умрет!

А мать ко врачу привела меня. Светел,
Приветлив был доктор на вид.
Смотрел он, смотрел на меня и заметил:
— Ваш сын из стихов состоит.

Таких не излечишь ни счастьем, ни горем,
Пока не сгорят до золы…
Обратно мы шли то лесами, то полем,
Мать-мачехи всюду цвели.

Синичка звенела в звоночки,
На сумерки глядя.
Мороз ледяные замочки
Старательно ладил.

А где-то под снежным покровом
Ручей откликался.
Он с тем, что морозом подкован,
Никак не свыкался.

Внимала потешница-белка
Его булькотанью.
Он ей признавался: — Здесь мелко!
К скитанью! К скитанью!

А сумерки низились густо
По зарослям частым.
И было немножечко грустно
От полного счастья.