Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Всё прекрасно в отраженьи,
В моря голубом зыбленьи,
Как тяжелая паранца
С красным парусом для танца,
Как пурпурный этот бакан,
Что со всех сторон закакан
Чайками гнилого порта,
Что сожрали б даже черта.
Как они легки и зыбки,
Как они свежо стеклянны,
Как исчезли все изъяны,
Тяжесть всякая земная,
Словно это формы рая.
Посмотри, я сам за бортом
Становлюся натюрмортом:
Лик мой оживился старый,
В мертвых глазках моря чары,
Щеки, лоб – всё майолика.
Как вокруг Христова лика,
Золотистое сиянье!
Фон, усыпанный алмазом,
Моря синего экстазом,
Бирюзой и изумрудом,
Сказочным глубинным чудом...
Все порвались будто цепи...
Крабы черные и сепий
Жадных зонтичные ноги
Стали словно моря боги,
Стали странным арабеском,
Недр преображенным блеском.
Сам я, старый, скучный, злой –
Новоявленный святой.
Всё прекрасно в отраженьи,
В моря синего зыбленьи.
Наслаждайтесь же собой,
Небылицей голубой!

Крылья из пламени,
Лики из мрамора,
Кудри из золота,
Очи из ясписа,
Губы рубинные.
Много их, много их,
Будто бы ласточек,
Фоном чарующим
За Божьей Матерью.
Тело незримое,
Крылья да головы,
Личики детские,
Глазки горящие,
Будто беседуют
С Крошкой Божественной.
Чья это живопись?
Монако ль детского,
Иль Лоренцетьева?
Всё равно, всё равно!
Важно, что хочется
Стать на колени мне,
Как на кроваточке
С бабушкой снежною.
Хочется в что­либо
Верить пречистое,
Хочется святости,
Хочется свежести
И беспорочности,
Хочется веровать
В детскую сказочку,
Хочется слезками
Душу бессмертную
Вымыть, как платьице,
Чтоб перед смертию
Стать новорожденной
Крошкой невинною:
Крылья из пламени,
Лики из мрамора,
Кудри из золота,
Очи из ясписа,
Губы рубинные,
Как херувимчики
Эти на образе
Древнем на выставке!

На паперти готического храма,
На первозданной сумрачной скале,
Вокруг классическая панорама,
Зыбящаяся в голубом стекле.
Тирренское синеет лукоморье,
Гостеприимный Специи залив,
Зубчатое Каррары плоскогорье,
Мечи агав и кружево олив.
На глади синей красные паранцы
И чаек белых звонкие четы,
Ундин морских ритмические танцы
И Афродиты пенистой черты.
На стенах храма золотой румянец,
Но мы сидим в живительной тени,
На паперти лениво францисканец
Читает требник – и проходят дни.
Проходят дни, как пенистые волны,
Проходят поколения, как сны,
И вечности все эти формы полны,
И молимся мы Богу искони.
Рука в руке сидим мы на ступенях
И, синие, на синеву глядим,
И дни проходят в синих сновиденьях,
И всё вокруг сияние и дым.
И всё вокруг лишь Божия частица,
Как крошка каждая святых просфор,
Волна, и облако, и краб, и птица,
И наш задумчиво молящий взор!
Нет ничего теперь помимо Бога,
И синий Он и солнечный наш друг,
И каждая к Нему ведет дорога,
И славословит всё Его вокруг!
Не постыдимся ж преклонить колени
Перед потухшим в храме алтарем:
Мы также тень Его лишь синей тени,
Мы вечности дыханием живем.

Под окном моей темницы
Слышно цоканье копыт,
Слышно щебетанье птицы:
Дорог мне звериный быт.
На коне в родные степи
Я хотел бы ускакать,
Оборвав ножные цепи,
Словно ждет меня там мать.
Чрез Кавказ на Гималаи
Я хотел бы улететь,
Как гостей пернатых стаи,
Не запутавшихся в сеть.
Там посереди поляны
Древний есть буддийский храм,
Цепкие его лианы
Обнимают по бокам.
Бронзовый в том храме Будда
Созерцает свой пупок.
В черепе его есть чудо:
Терниев сухих венок,
А в венке сухом из пуха
Крохотное есть гнездо, –
Я в него влетел без звука,
Верхнее пустивши do.
Что за чепуха такая?
А меж тем из чепухи
Создаются ведь, не зная,
Духа чистые стихи.
В черепе разбитом Будды
Меж лиановых плетей
Баловень лежит причуды,
Отдыхая от страстей.
Будда – мой отец духовный,
Мой предтеча на земле,
И к нему я в час удобный
Улетаю на крыле.
Нет коня быстрей Пегаса,
Пламеннее нет копыт,
С ним, как под охраной Спаса,
Исчезает нудный быт.

С душой античного кентавра
Скакал я в детстве по Днепру,
И Киевская часто Лавра
Приют давала дикарю,

Бежавшему на блеск соборов,
На звон святых колоколов, –
И укрощался гордый норов
От предков величавых слов.

За скромной трапезой монахов,
Среди уродов и калик,
Среди юродивых без страха,
В веригах, усмирялся крик

Души в груди моей мятежной.
И вдруг смиренен, как дитя,
Я становился, тих и нежен,
Как цветик, выросший шутя,

И, с всякой примирясь напастью,
Клонился головой к серпу,
Не веруя земному счастью,
Ища к небытию тропу.

Сегодня я узнал, что Лавры
Печерской нашей больше нет,
Что лютые ихтиозавры
Ее разрушили чуть свет.

Пустое, у меня сияет
Она в горячечном мозгу,
Меня в бессмертии встречает
На рая близком берегу,

Куда и я, как все кентавры,
Чрез степь родимую домчусь, –
Там купола я вижу Лавры
И всю юродивую Русь!

Сегодня в полдень над Флоренцией,
Моей всегдашней резиденцией,
Шло беспощадное сражение
Меж войском преисподней гения,
Цинического, злого Антия,
И Ангелами белоснежными.
И Божия сокрылась мантия
За ордами земли мятежными,
И, словно пух лебяжий, хлопьями
Из крыльев, пораженных копьями,
Летели тепленькие перышки,
Летели густо, словно в морюшке
Над жемчугом соленым чаечки,
Как лепестков вишневых стаечки.
И ветви за окном платанные
Оделись в горностаи странные,
И крыши все стоят лилейные,
Как будто там живут идейные
Отшельники, друзья келейные,
А не букашки муравьиные,
Не облики людей звериные.
Всё тихо, тихо, как на кладбище,
Следы одни автомобильные
Видны на пороше зубчатые,
И смотришь, смотришь в звезды снежные,
Как будто это души нежные,
Из гроба темного восставшие,
Загадки бытия познавшие.
И разговор идет загадочный
Меж мной и ласковыми звездами,
И голову подъемлешь старую
В потоки мотыльков вихрящихся…
Нет ничего такого чистого,
Нет ничего такого нежного,
Но жаль мне Ангелов, лишившихся
Наряда райского, перяного.
И ненавижу страстно Антия,
И Божьей я желаю мантии,
И красного на небе солнышка,
И звезд, что там, за серым пологом.
И сам я будто в смертном саване,
Как Лазарь, жажду воскресения,
И слышу я уж приближение
Желанное Христа Спасителя,
И бегство вижу Искусителя, –
И горсти гробовых червей
Из груди сыпятся моей!

Горностай на черных кружевах.
Пух лебяжий на нагих ветвях.
Белый, свадебный на всем атлас,
Всё волшебный мир для наших глаз.
Белые дома еще белей,
Крыши – мантии для королей.
Трубы – горностаевы хвосты,
Мраморными стали все мосты.
Бархат покрывает белый всё,
По снегу следы – святое житие.
Тишина такая, словно нет
И тебя уж самого, поэт.
Ничего нет больше, ничего,
Даже небо самое мертво.
Тучи серы, как литой свинец.
Ни один не пролетит скворец.
Не мяукает на крыше кот,
Времени уже потерян счет.
Красок нет давно уж ни на чем,
Бело всё, черно, как в бурелом.
Не слыхать валдайских бубенцов,
Не видать на дровнях мужиков.
На чужбине грустно в тишину,
И клонит, клонит тебя ко сну.
Этаким я мыслю мир без нас,
Белый свадебный везде атлас.
Тихий это Божий натюрморт,
Белый в черных кружевах офорт.