Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

В изящной я живу спирали
На мшистой кладбища стене,
Живу без видимой печали
В полуденном лазурном сне.

Улитка я теперь лесная,
Чертящая иероглиф
Словесный, ничего не зная,
Чтоб не переводился миф.

Лебяжии когда­то крылья
Сверкали за моей спиной,
И без малейшего усилья
Я в солнца погружался зной.

Но праздное меж звезд летанье
Мне запретил однажды Бог,
И кончились мои скитанья
Средь млечных хаоса дорог.

Мучительный самоанализ
Меня затем века томил,
И крылья по грязи трепались,
И стал я сам себе не мил.

Как беспокойный оборотень,
Менял я каждый день наряд,
Но не был всё же беззаботен
И между голубых наяд.

Всё ниже в лестнице созданий
Я опускался день за днем,
От непосильных мне страданий,
От игр с таинственным огнем.

И только в этой вот спирали,
В ползучем домике моем,
Слова совсем поумирали,
И примирился я со злом.

На мшистой я ограде рая
Пишу святой иероглиф,
Чтоб, бесполезно умирая,
Серебряный оставить миф.

Букеты белых олеандров.
Дорожки словно саламандры
От пятен солнечных вокруг.
Меж стриженых самшитов круг
Пылающих пурпурных канн.
Вверху безбрежный океан
С недвижным страусовым пером,
Пьянящим как ямайский ром.

Блестящие листы магнолий
Таинственны, как древних схолий
В папирусах истлевший знак,
Как в тихих лотосах Карнак.
Фонтанов каплющий жемчуг
Рождает райских радуг круг.
Рыбешки красные хвостом
Раскрыли странных сказок том.

Я, черноризец Анатолий,
Меж олеандров и магнолий
Перебираю четок круг,
Чтобы не обуял испуг
Незримого теченья лет,
Чтоб слишком откровенный свет,
Который я так долго пил,
Меня совсем не ослепил.

Мне не мешают Александры
Глядеть на эти олеандры,
Не циник я, не Диоген,
Хоть и боюсь теней и стен.
Меж острия коварных бритв
Живу я только для молитв,
И синие вокруг слова
Находит в муках голова.

Я, черноризец Анатолий,
Оставлю много дивных схолий
К труду Небесного Отца:
Словесные мои солнца,
Как пламя тысячи лампад,
Кромешный озаряют ад.
Не слышно голосов Кассандр,
Цветет лилейный олеандр.

Море, говори мне метром,
Метром говори мне старым,
Море, приобщайте с ветром,
С ветром приобщайте чарам!
Тучи, уносите в море,
В море уносите быстро,
Тучи, развевайте горе,
Горе старого артиста!
Скалы, выслушайте песни,
Песни выслушайте брата,
Скалы, эхом мне прелестным
Будьте в золоте заката!
Чайки, резвым хороводом,
Хороводом окружите!
Связью легкой с небосводом,
Легкой связью окрылите!
Агавы, пилите тело,
Тело старое пилами,
Никакого в мире дела
Не осталось с сединами.
Камни знойные мне душу,
Душу всуе отягчают.
Я покинуть должен сушу,
Где меня не понимают.
Ящик красок и палитру,
Всё мое теперь богатство,
Я храню, чтоб Божью митру
Написать без святотатства.
Божьей милостью художник
Радужных я натюрмортов,
Каждый пыльный подорожник
Мне милее верных портов.
Суть всего живописанье
Форм безжизненных природы,
Слов бессмысленных слаганье
В синие морские оды.

Овальная в газоне клумба,
Конклав кроваво­красных канн,
Что были кораблем Колумба
Привезены из странных стран.
Вокруг букеты олеандра,
Постриженные под ранжир,
И я, как мрачная Кассандра,
Гляжу на непонятный мир.
Кровавые на клумбе канны
Меня, как дикого быка,
Что на арене лижет раны,
Волнуют... Смертная тоска!
Экзотики и дикой страсти
Символ – собранье красных канн,
Кровавые драконов пасти
Они из вымышленных стран.
И всё ж меж белых олеандров
Прекрасен бархатный кармин,
Как между крепостных меандров
Ряды взрывающихся мин.
Вся жизнь – подобное пыланье,
Подобный колоритный раж.
Словесное само слаганье –
Готический такой витраж.
Из трупов создаются храмы,
Пигменты красок, кисть сама,
И в золотые ставят рамы
Сошедших ради слов с ума.

Медведица моя Большая,
Как я любил тебя в степи,
Когда со скирд глядел, мечтая,
Как ты вращалась на цепи
Вокруг своей Звезды Полярной,
В провалах неба, в тишине,
На высоте такой кошмарной,
Что замираешь в глубине.
Вокруг чудовищные стоги,
Как тени молчаливых гор,
Как рать побитая, как боги,
Иль богатырь, как Святогор.
Шуршит пахучая солома,
Родной приятный аромат,
Почти как на постельке дома
Иль в церковке у Царских Врат.
Коней под стогом слышно ржанье
И тихий говор мужиков,
Лягушек дальних завыванье
И всклики острые сверчков.
А по хрустальной гемисфере
Из черного как бы стекла,
Как мост через ночные шхеры,
Река Молочная текла,
И бриллиантовые звезды,
Как тихие стада овец,
Как виноградовые грозди,
Блистали, соберясь в венец.
Медведица моя Большая
Всех ярче, всех прекрасней там,
И я, как у преддверья рая,
Тянул к ней ручки по часам.
Я не искал ее орбиты,
Не исчислял, как астроном:
Меня влекли одни Хариты,
Я маленький, влюбленный гном.

Год за годом, словно капли
С клюва безразличной цапли,
Однозвучно каплют в вечность.
Всюду та же неба млечность

И мерцающие звезды,
Всюду мрачные погосты
Звезд в пространстве, муравьев…
Всюду на могилах Иов

Со скребком многострадальный,
Всюду натюрморт печальный,
Всюду с клюва сонной цапли
На болоте каплют капли.

Каплют годы, поколенья,
Как немые сновиденья,
В киммерийский мрак уходят,
Но забвенья не находят.

Всюду те же блещут звезды,
Всюду вечности погосты,
Те же на болоте цапли,
Те же каплющие капли,

Та же рухнувшая сцена,
Тех же настроений смена,
И актер всегда один,
Дон­Кихот и паладин.

Год за годом, век за веком,
Человек за человеком,
Словно крови красной капли
С клюва каплют сонной цапли…

Твои уста – как яблоко гранатное,
Твоя душа – как облако закатное,
И вся ты – розовый как будто куст,
Взобравшийся на храма мшистый руст.

И я люблю тебя, как фавн аттический,
Вступая в круг мечты опять магический,
И не страшит меня полярный Сфинкс,
Когда к губам я приложу сиринкс.

Твои глаза, как Звездная Медведица,
Горят в ночи, и всякая нелепица
Острожная проходит без следа,
И жизнь с тобой совсем уж не беда.

Штурвал рука твоя схватила белая,
И я могу, уж ничего не делая,
Беседовать с незримым божеством
О неестественном, о неживом.

Взвивайся же с руста на руст дорический,
Как в век давно исчезнувший, классический,
Меж трех еще не рухнувших колонн,
Всё выше, выше, в самый небосклон.

А я вокруг тебя, мохнатый, голенький,
Плясать пущусь, как будто бы для Толеньки
Зевес создал весь этот странный мир
И жизнь – один лишь беспрестанный пир.

Потом взберусь, засеменив копытцами,
Через шипы твои, промежду птицами,
На чудом уцелевший архитрав,
Куда столетий не проник бурав.

И плетью ты меня своей вершинного
Обнимешь с нежностию голубиного
До маленьких спиралевых рожков,
И буду я счастлив меж лепестков.

И всё божественней мои мелодии,
Воскресли будто сызнова Мефодии,
И с удивлением полярный Сфинкс
Глядит на фавна, розы и сиринкс.