Хорхе Борхес - Алгорифма

Я родился в городе другом,
Что зовётся тоже Буэнос Айрес…
Ногти пред монархией кусай, res
Publica в наряде дорогом.

Если царь не стал Богу врагом,
Николай Кровавый как, Венс Сайрос,
То не евхаристии бросай рис,
А расстрелян будь, да с матюгом.

Вспоминаю скрип дверей тюремных…
Девок у царя было гаремных
Полон двор, да Пётр Ильич Чайковский

Прелести так грёз краснотеремных
В звуки воплотил — о, чай московский! —
Что царь полюбил грех мальчуковский…

Плеск реки и аромат жасмина
Для меня суть вещи ностальгии.
Буэнос Айрес! Улицы другие
Почему в тебе, а след кармина

На рубашке тот же? Ну, сними, на,
Как жену я трахаю. Долги и
Бурны миги радости нагие,
Не хватает треска лишь камина…

Буэнос Айрес! Солнце твоё в полдень
Вспоминаю… Сын! Свой сильный пол день
Обнимая женщин, в место дальнее.

Помню две скрещённые рапиры…
Вот чем отхлестал бы вас, шекспиры,
Царь царей! Нет выходки скандальнее…

Человек с бревном и с печниками,
Крепкими такими мужиками
На картине славит труд свободный.
Мужики глядятся добряками.

Запад ждал, что грех тылопрободный
И рогами красный плащ избодный,
Мерзкий, презираемый веками,
Нужный между тем как руль ободный

Ленин, наконец, легализует.
Только к власти быстро пришёл Сталин.
Печников вождя парализует

Сифилис. Исход уже летален.
Коба же гомосексуалистов
Ненавидел, я как футболистов.

Вспоминаю годы золотые.
В гости приходил без приглашенья
Люд друг к другу для еды вкушенья
И питья вина. Нравы простые

Телефон испортил… Не святые
Все мы, но такие согрешенья
Как сейчас, редки были. Крушенья
Поезда бутылки ждут литые,

Полные бутылки и пустые.
Не привык терпеть одни лишенья
Аппарат кровавый разрушенья.

На Руси раздор, как при Батые.
Виноваты с мясом щи густые
За поста, выходит, нарушенья?

Вспоминаю карандаш и шпагу.
Гонгоры стих гордый вспоминаю.
Шпага поломалась. Да, я знаю.
Карандаш грозит ареопагу!

Вспоминаю то, что сам увидел
И что мать с отцом мне рассказали:
Сталин извращенцев ненавидел.
Сапоги они ему лизали.

Вспоминаю друга Маседонио
Не в кафе, на улице что Онсе,
Оперев чело своё ладони о,

В эншпиль погружённого (в прононсе
Его «эр» французское…) — у стойки
С ним стоим мы, к алкоголю стойки!

Ещё помню я с землёй телеги,
Что вдоль Онсе не спеша по пыли
Проезжали… Красные глупы ли?
Скромно жить при хлебе да ночлеге…

Почему не во дворце, коллеги?
Верующими когда б вы были,
Заповедь Христа бы не забыли…
Но что делать опосля возлеги?

Помню Амальсен де ля Фигура,
Ту, на улице что Токумана…
Антифразис — речи есть фигура,

Вид наичестнейшего обмана:
Юношу богатого Спаситель…
Полюбил. Как жертву искуситель.

Станислав дель Кампо, возвратившись,
Умер. На том свете очутившись,
Станислав дель Кампо перед Богом
Оправдался, мило отшутившись

На своём испанском неубогом:
«Мой Господь! — Сказал он — Если б Огом
Я Васанским был, усовестившись,
Одр железный в деле прелюбогом

Не винил бы!» Станислав дель Кампо
Сказал Богу: «Я всем беднякам по
Женщине бы дал в юные годы», —

На что Бог ответил Станиславу:
«Ну, дель Кампо, шутишь ты на славу.
Кончились твои, бедняк, невзгоды!»

Вспоминаю третий двор. Рабов он
Патио был, для меня запретным.
Лучше бы остался мир каретным
Да лошадным, сердцем облюбован.

Лучше бы как в Индии он бедным
Оставался, не разбогатевший,
И в Китае как велосипедным,
А то править миром захотевший

Людоед с техническим прогрессом
Справиться не может и планету
Ближнюю за звонкую монету

Продаёт уже, леча мир стрессом.
Лучше рабский дворик, чем свобода
Для заднепроходного пробода.

Вспоминаю выстрел пистолетный
Алема в закрытом экипаже.
Где Пилат, петух наш туалетный?
Дать ли объявленье о пропаже?

Он теперь как юнкер эполетный
При купчихе, а она при паже,
Гей теперь он, зерноклюв балетный.
Ну ты, Пугачиха, и глупа же!

Кто из «Независимой газеты»
На «Фабрику звёзд» перелетает?
Но подъедешь не на той козе ты

К Алле, если Понтий не питает
Личную симпатию к одежды
Не снимавшим ради той надежды.

В Буэнос Айресе, ныне оставленном,
Я б себя ощущал посторонним,
Но теперь я на потустороннем
Берегу, мной отсюда представленном,

За собой наблюдаю в наставленном
Зеркале, на пол вдруг не уроннем:
Освещаемый со всех сторон нем.
Быль зрю о есть мышей не заставленном…

Рай единственный, нами не видимый,
Есть потерянный рай, что утрачен
Навсегда… Властью их ненавидимый,

Перед смертью голодной был мрачен,
Но и весел я: «Что, ненавистники,
Своего не добились, завистники?»

Некто, мой почти я, идентичный
Мне настолько, что мы без сомнения
Одна личность, в глазах лишь темнения
Нет твоих, мой двойник аутентичный,

Эти строки прочтёт, артистичный
Подражатель себе, поумнения
Сильных мира виновник, чьи мнения
О добре и о зле — воск пластичный.

С обелиском привинченным скромную
Да оплачет плиту из цемента,
Как свою, улучатель момента,

Искру высечь чтоб в небе огромную.
Должен эту прочесть он страницу.
Верю в утреннего я Денницу.

Где роза на руке твоей с дарами
Интимными? Хотя, слепая, цвета
Она не видит… Где, Ангел Завета,
Роса её, где лепестка вес? — В раме.

В полноформатном параллелограмме.
Вот как испорчен ты, жертва совета
Праведников, не авторов навета —
А искренности сколько в фонограмме!

Вот зло как поступил вор с фраерами.
Словно слепой в ночи шёл без просвета,
Хотя ещё час с лишним до рассвета

Дорогою, знакома что буграми.
Азор мой! Ради истины ты в сраме,
Как в славе! Хорхе Борхес с того света.

Потерянные маленькие эха
Все эти вещи. Истинная роза
Так далеко, а жизненная проза
Так близко… Стоит проститутка «эх!», а

За «ах!» не отдаётся, аоэха.
Уж по спине бежит волна мороза.
Ради стихов своих, сыны некроза,
Я сделал это. Вакха «эвоэ!», ха,

Глупец, слышь и безумием караю
Своих врагов я. Заживо сдираю
С вакханками своими с них я кожу

И мясо их сырое пожираю.
Я тебе рожу, весельчак, скукожу!
Как кот с пойманной мышкою играю.

Столпом быть может роза, битвой, сводом
Небесных Ангелов, неисследимым
Миром секретным и необходимым,
Весельем бога — вхож любой в его дом!

И проститутка в том числе. По водам
Времён пришедший богом нелюдимым
Слыл с парусом к тому же невредимым,
Всё время стихотворным переводом,

Размер латинский русским придав одам,
Он занимался, быв непобедимым
В искусстве этом. Вдруг с ума сводимым

Пахнуло ароматом… С рук разводом
И очи долу от стыда отводом
Застыли судьи перед подсудимым.

Серебряной планетою с другого
Быть может роза неба, архетипом
Кошмарным, невозможным прототипом
Разве цветка? Итак, бога нагого

Всем показали, друга дорогого
Не сдавшего к нему пришедшим типам
Из СБУ: «Идите вы… к Антипам!»
Исполнился вдруг духа бог благого!

Не сдаст мать ради кошелька тугого
Тот, изберёт перо кто логотипом,
В дом инвалидов, и кто с линотипом

Дела имел — ну что, в глазах кругово?
Хоть милосерд, но прав ты, Иегова,
И судит Бог не по стереотипам.