Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Когда мы были Ангелы, мы знали
Чужие души, страны, языки,
И тайну тайн – наследников Грааля[99],
Но – люди мы, и нам теперь близки

Дома-ячейки в выцветших обоях,
Машины, дачи, «баксы»[100], «крутизна»,
И новости последние, из коих
Мы узнаём: «пополнилась казна»,

«Тучнеет скот», и «расцветают нивы»,
И кто-то уж скопил свой миллиард.
Но в целом человек не стал счастливым,
И вряд ли счастлив даже «авангард».

И нам всегда нужна всего лишь малость,
Чтоб стать счастливым в жизни наконец:
Мешают нам болезни, бедность, старость,
Любовь неразделённая сердец.

И в поисках утраченного рая
Стремимся, кто в Тибет, кто на Балѝ.
Заветным мнится рай чужого края,
Но где же тот, кто рай познал Земли?..

Их нет средь нас, наследников Грааля.
Чужие манят, но обманут города.
Когда б мы были Ангелы, то знали:
Рай – в нашем сердце есть и был всегда.

Трепетал жёлтый лист на ветру
Под звучание тайной свирели:
– Неужели я тоже умру,
Не услышу апрельской капели?..

Трепетал жёлтый лист, будто пел
Мне свою лебединую песню,
Как под солнцем он рос, зеленел
И какой мир вокруг был чудесный.

Как он светом небес дорожил,
Как он впитывал радость и влагу,
Как мечтою о солнце он жил,
Когда дождь поливал бедолагу.

– Неужели умру, как и все,
Кто любил эту тёплую землю?..
(Обречён уж на жатву посев,
Небеса плачу листьев не внемлют).

– Так зачем же тогда она, – жизнь?
Разве кто-то о листике вспомнит?..
– Не срывайся, листочек, держись!
Отложи ты смертельный свой номер.

Посмотри, как ясны небеса,
Просветлей, осиянный их светом!
Есть на свете ещё чудеса,
Скоро сам убедишься ты в этом.

Пусть не станешь уже никогда
Ты, как прежде, таким же листочком,
Но земля, и тепло, и вода
Тебя примут в своё лоно-почву.

И, послушный законам земли,
Отрицанием став отрицанья,
Корни новых напоишь ты лип,
Новым почкам отдашь восклицанья.

И продлится во веки веков
Этот мир, эта жизнь, эта радость.
И пусть нет ни цветов, ни венков, –
Но любовь к этой жизни осталась.

На плите в чудо-печке – «шарлотка»[101],
В «турке» – тёмный «напиток богов»[102].
За окном – осень в лодке-пилотке
Держит стражу пустых берегов.

В доме пахнет кофейною гущей,
Чуть-чуть – грустью тускнеющих лет.
Пахнет яблоко райскою кущей
В звёздных дебрях туманных планет.

Светит яркий «китайский фонарик»[103]
Апельсиновым спелым огнём.
Столько солнечных красок мне дарит
Осень тихим несýетным днём.

К пóлдню небо от туч прояснилось.
Ветер выплеснул в синь молока.
Лето снова на время вернулось.
Лебедями плывут облака.

Доцветают душистые флоксы.
Бус рябин не касался мороз.
Осень жизни свои парадоксы
Преподносит цветком поздних роз.

Лист кленовый летит прямо в руки, –
Я его, как ладошку[104], ловлю.
На пожатье осенней разлуки
Не «прощай» я скажу, а «люблю».

Я люблю тебя, ранняя осень,
Твой последний златой карнавал,
И смолистость пахучую сосен,
И цветистый плодов твоих бал.

Я люблю тихий свет твоих рощиц,
И шуршанье листвы под ногой,
И берёз твоих тающих мощи, –
Знаки осени, мне дорогой.

Как щедры твои, осень, даянья,
Как светла твоя ранняя грусть,
И щемящая боль расставанья
Не затмит красоты твоей пусть.

И листочком прозрачным, и цветом[105],
Стаей птиц, открывавшей отлёт,
Будто шепчешь: прощайся же с летом.
Всё проходит, и это пройдёт…

Мои строчки бегут, мои чувства спешат
Расплескать, словно воду, стрекозиную радость.
Осень зреет в початках на реке камыша.
Ах, как мало подарков в сентябре мне осталось.

Напророчили нам звездочёты его –
Наше «бабье» оранжево-жёлтое лето.
От холодных дождей я грустила и вот:
Я проснулась и будто увидала комету.

Собираю я взглядом бриллиантов огни,
Что на банке окóнной поутру заиграли.
Как волшебны, прекрасны, златолиственны дни! –
Словно мы оказались вдруг под солнцем Италий.

Яркий луч уж рассеял над рекой белый пар,
Серебристой волной в ртутных блёстках играет.
Блещет золотом первым, тронут осенью, парк.
И листва на машинах и на крышах сараев.

Ранней яркой звездой в руки падает лист.
Нам кленовый костёр освещает прогулки.
Ветви «ягоды волчьей» сентябрём подожглись
И горят-полыхают багрецами в проулке.

Бабье лето недолго, и кометой промчит,
Нас своей осыпая золотистою пылью.
Пусть рябиной неспелой это лето горчит, –
Для чахоточных чувств[106] – это млеко кобылье.

И, как светом пронизан мой букет на столе,
Так и сердце моё поздним солнцем согрето.
Я без света на свете прожила столько лет,
А очнулась вчера, – на дворе бабье лето…

На прогретых полянках в лесу
Наконец-то «проснулась» грибница.
Рюкзачок и корзинку несу,
Чтоб охотой грибной насладиться.

Посошок из коряги возьму,
Чтоб гадюк отгонять и усталость.
Удалюсь от житейских я смут, –
Счастья жизни вкусить чтобы малость.

Нынче солнцем так лес осиян,
Так пропитан душистою хвóей,
Пусть сосновой волны океан
Все прогонит печали и хвори.

Тут и там красный свет мухомор
Зажигает, весь в беленьких мушках,
Но откроет мне путь светофор,
Как глазком, подмигнув зеленушкой[107].

Мы идём, не считая минут.
Лес цветною листвой припорошен.
Лист осинки с земли подниму, –
Обагрённую осенью брошку.

Удивлюсь я художнице сей,
Что по чéрни всё золотом пишет.
Грусть мою пред зимою рассей,
Осень, чувствам оставь ещё пищу.

Наступаю ногою в песок:
Как приятно мне после асфальта
Погружать в его зыби носок
И не чувствовать пяткой базальта[108].

Я шагаю с надеждой к тебе –
«Польским» щедрая даром[109] опушка,
С благодарностью к лесу, судьбе.
Тишина что-то шепчет на ýшко.

Вот на месте уже мы. Идём
Между сосен и мшаников «змейкой».
Пять шагов – и грибочек найдём,
Паутинкой увешаны клейкой.

На грибочке – хвоинка и лист:
Он прекрасен в осеннем уборе!
Мы за лето грибов заждались,
И ноябрь уж с морозами вскоре.

Наконец-то грибная пора
Снизошла всё ж сентябрьскою манной!
Бабье лето пришло к нам вчера
Ранним утром на зорьке туманной.

Солнце снова прогрело лесок,
Пáли рóсы, грибы напоили.
Дома гнать надо яблочный сок,
Но в лесу обо всём мы забыли.

Ходим-бродим. Корзинка уже
Тяжелеет с грибным урожаем.
Лес темнеет. Прощальный свой жест
Сделав лесу, домой уезжаем.
………………………………………………

Спать легли, но в ночной тишине
Лес с грибным своим грезится раем:
То ли в яви, а то ли во сне –
Собираем грибы, собираем…

Когда в квартире тихо и тепло,
А за окном – промозглое ненастье,
И сумрак смотрит в тусклое окно,
Люблю я вспоминать о прошлом счастье.

И это не любовь, и не успех,
Не вожделенные обновы и предметы,
Но лучшей нет мне изо всех утех, –
Ракушки собирать у моря летом.

То было море Франции – залив
Бискайский, и не море даже,
А океан, – от чаек пёстр, криклив,
И не ракушки там, а – «кокияжи».

Приносит их крутой волной прилив –
Глубинных вод сокровища и плёсов[111], –
На пляж, где еле виден порт вдали,
А рядом парк реликтов – древних сосен.

Вдоль берега – большие валуны,
Чтоб натиск отражать штормов, приливов,
С магнитной связанных душой Луны,
Напористых валов несуетливых.

Швырнув волну с дарами о валун,
Отхлынет океан, шипя и щерясь,
Разбив в жемчужную и хрупкую золу
Подарок вод и Посейдона[112] щедрый.

И успокоившись, отступит в даль и в синь,
Накапливая силы для порыва.
Земля и море, будто Ян и Инь,
«Воркуют» днями у скалистого обрыва.

Но не за этим только зрелищем хожу
На берег вод с надеждою я смутной:
В горé осколков часто нахожу
Ракушки целые – мёд радости минутной.

Я в груде битых раковин морских,
Покинутых отшельником-моллюском,
Ищу сокровища и собираю их –
Шедевры моря в черепках этрýсских[113].

У каждой – свой узор и завиток,
Неповторимы тон и гофрирóвка[114].
По телу пробегает счастья ток,
Когда ракушку откопаю ловко.

Попался «веер» и витой рожок,
«Бутон» цветка и Мумитролля «ýшко»,
«Тюрбан» и устричный колючий «башмачок»,
Рябая «спинка» маленькой лягушки.

Придя домой, я их прополощу
В большой лохани пресною водицей,
Тарелку из-под торта разыщу
И разложу сушить на солнце пиццей.

Их рёбра-грани луч позолотит
Оранжево-багряного заката:
Горит, переливается, блестит
Дар тьмы глубин под факелом Гекаты[115].

А утром встану, распахну окно
И соберу просохшие ракушки,
И выложу картину-полотно,
Учтя их форму, цвет, и завитушки:

Дно моря, сад и бабочек в саду,
Улитку на цветке, кота, совёнка…
Как славно, взрослую отбросив ерунду,
Побыть хоть чуть творцом миров–ребёнком.