Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

То ль всю ночь слушать музыку храпа,
То ль на кухню помёрзнуть пойти?
Запустила свои глазенапы[93]
Вновь бессонница в душу, – терпи.

Расскажи ей о чаяньях-думах,
Об отчаянной, нудной тоске,
Пусть гадает на звёздах, на рýнах[94],
Пишет знаки на мутной доске

Смут сердечных и памяти тусклой,
Где отмечены прошлые дни,
И пусть счастье полосочкой узкой
Промелькнёт там, где беды одни.

Снова поезд промчит над рекою,
Растревожив гудком тишину,
В ту страну, где есть место покою
И затишье страстям и уму.

Где изжога от жизни прошедшей
Не застанет ночною порой,
Где с икон Богородице сшедшей
Я поплáчусь за синей горой:

Не аскет, не монах-страстотерпец, –
Но Её бедолага-дитя,
И в слезах я открою Ей сердце, –
Птицы-беды мои улетят.

Божья Мать, покрывалом-покровом
Материнским меня обними,
Над путём непутёвым, суровым
Попечалясь, боль-горечь уйми.

Заступись, чтобы Сын милосердный
Твой простил и меня за грехи,
За моё несмиренное сердце,
Неизбывность сердечной тоски.

Смотрит ночь темноокая в окна,
Без сочувствия смотрит, молчит.
Но с надеждою сердце вдруг ёкнет,
Когда поезд в тиши простучит…

Когда душа свободна от забот,
И не гнетёт её работы бремя,
Достану с антресолей пару бот,
И в лес поеду, где не слышно время.

Ни пикнет радио, не тикают часы,
Кукушка осенью, и та в лесу умолкла,
И равновесия душевного весы
Не нарушает лист летящий мокрый.

Они летят, осенние листки:
Привет от сентября нам по-сорóчьи[95].
И так моей душе они близки, –
Прозрачной осени желтеющие строчки…

Дождь всё льёт и льёт,
Не кончается,
И от струй вразлёт
Всё качается.

То сентябрь пришёл
Со ненастьями,
Льёт с небес мокрый шёлк,
Голенастенький,

Долгополый, седой,
Долгокапельный,
Путь блестит под водой,
Будто кафельный.

По зеркалам-то луж
Всё пузырики,
И ручей, тёмный уж,
В небо зырится[96].

На тропинках-путях
Ямки-кочечки,
И желты на ветвях
Уж листочечки.

Не весенний то дождь,
Да не с грозами,
Превратил в темень-нощь
Мир мой розовый.

Льёт вода с небес,
Словно сеется.
Что промокнет лес,
Все надеются.

Хоть с ветвей спадут
Там листочечки,
Но зато пойдут
В нём грибочечки:

«Пыхи», боровики,
Грузди, рыжики.
Соберём мы грибки, –
Тем и выживем.

Съедают дорóги подошвы и шины,
Но нам надо ехать, бежать и идти.
Седлаем – кто ноги, кто транспорт – машины,
И каждый свои топчет в жизни пути.

Дорóги, дорóги… Кто горы-отроги
Себе выбирает, кто – хоженый путь.
Как часто ведут мимо целей нас ноги,
И вводят в соблазн нас чужие дороги
И лёгких путей сладковатая муть.

И грезится нам наше лёгкое счастье,
И ест наши души предательства дым.
Но счастлив, кому удалось повстречаться
С собою самим, пусть хотя бы седым.

Ведь только когда ты свой путь обретаешь,
Поймёшь свою жизнь и себя наконец,
Идёшь по земле, а как будто – летаешь,
И жребий не важен, но ценен – венец.

Благословляю одиночество,
Что проклинала я не раз,
Когда отдать всё в жизни хочется
За пару добрых, тёплых фраз.

Благословляю ночь я ныне:
В её хрустальной тишине
Теперь не слышу речь унынья,
Но голос Музы явлен мне.

Благословляю то, что прежде
Мне отравляло радость дня.
Нет в том беды, что и надежды
Почти оставили меня,

И, как и раньше, я печалюсь,
И не приемлю смрада зла…
Я просто с Жизнью повстречалась,
Когда едва не умерла.

Дожди прекратились по милости свыше.
Очистилось небо от хмури и туч.
Блестят от росы повлажневшие крыши,
И их золотит первый солнечный луч.

Над речкой туман белой шубой разлёгся,
Сквозь плотность его не увидишь реки.
И в шторах моих жёлтый лучик пасётся,
И вновь бабье лето нам ткут паучки.

И хочется думать о светлом, хорошем,
И смутная радость какая-то ждёт.
И утро, как белая-белая кошка,
К тебе приласкаться идёт.

В вечернем осеннем лесу
Прохладно, и тихо, и грустно.
Пустую корзинку несу
С мечтою о рыжике-грузде.

Так мягко вальсирует лист
С осинки на землю, на кочку.
Мы «тихой охотой» зажглись, –
Но нынче в лесу ни грибочка:

Ни груздя, ни боровика,
Ни даже поганки приличной.
Висит паутинка, легка.
И лист зеленеет брусничный.

И тянет сосновой смолой
И влажною тиной с болотца,
И лес наполняется мглой,
И риск на сучок напороться.

Сухие пеньки обхожу,
Боясь потревожить гадюку.
Уже без надежды брожу,
Повесив корзинку на рýку.

Теперь, и мечтою пуста,
Она средь ветвей мне помеха.
Таинственным мраком куста
Моё поглощается эхо.

Сквозь рощицу тощих берёз
К болотцу поближе пробравшись,
Я вдруг попаду в царство грёз,
На кочку повыше взобравшись.

Туман, сизый млечный обман,
Стелился и плыл над болотом,
На нас напуская дурман,
Как тýрман[97], крутя повороты.

И сизые крылья над тьмой
Всплывали и лес накрывали…
И я уезжала домой
Хотя без грибов, но с крылами.

В зеркальных снах осенних водоёмов
Всё меньше солнца, света и тепла.
По краю вод рисунки ив зелёных
Струятся волнами из жидкого стекла.

Роняют ивы, словно перья, листья,
Что, в небо взмыв, на вóду полетят,
Оставив навсегда мечту о высях,
Потухшим золотом на дне блестят.

По вóдам конькобежцы-водомеры
Скользят, теряясь точками вдали.
И снятся речке водные химеры:
Планктоны, океаны, корабли…

И бороздят её лазури шхуны,
Белеют яхты в солнечной пыли,
Хвосты русалок вьются, вечно юных,
И синь, и глубь, и не достичь земли.

И рыбины за мелочью гоняют,
И Рыба-кит огромная плывёт,
Дельфины прыгают и с брызгами ныряют,
Сирена песнь свою пленительно поёт…

В ненастный день провинциальным утром
На берегу родной и тихой Цны,
Покрытой блекло-серым перламутром,
Мне снился сон про осень и про сны…

В пространстве парка тишь и красота.
Весь санаторный люд ушёл на ужин.
И жмутся у кормёжки два кота,
Брезгливо перейдя дорогу в лужах.

Вечерний парк, он не такой, как днём:
Он в сумраке загадочней и краше.
Янтарным, сердоликовым огнём
Горит в нём вяз, что осенью окрашен.

Асфальт местами высох и поблёк.
В сухих местах – рисунок детский мелом:
Мужчина с женщиной, фонарь и огонёк,
Вальяжный кот, чуть скособочен телом.

В аллеях – мрак, здесь мало фонарей,
А те, что были, те давно разбиты
Пращою[98] местных «шпанских королей»
И их девѝчьей матершинной свитой.

Дожди деревьям нанесли урон –
Желтеют кроны, облетают листья.
Не слышны крики резкие ворон,
И ночь крадётся мягкой лапой лисьей.

Виньетка осени – резной кленовый лист –
Ложится пóд ноги с шуршанием и смыслом.
И тайна сущего, как свет из-за кулис, –
На миг мои вдруг озаряет мысли…

Средь славянских кириллиц и ржи
Вдруг повеет забытым, далёким…
Монтаржи, Монтаржи, Монтаржи, –
Простучит скорый поезд из окон.

Может, я там когда-то жила,
Может, солнце моё там светило,
Может, там я счастливой была.
Отчего мне названье так мило?..

Может, предков моих это зов
С берегов полноводной Луары,
С её каменных старых мостов
И с каштановых сизых бульваров?..

И чужая родной мнится речь –
Древних галлов, а ныне – французов.
Я готова и лепет сберечь
В своей памяти их карапузов.

Мне названия рек, городов
Почему-то отрадны для слуха:
Для кого-то они – отчий кров,
Мне – мелодии счастья для уха:

Монпелье, Безансон, Авиньон,
Ля Рошель, Сент-Этьен и Луара,
Фонтенбло, Рамбуйе, Шатийон,
Бержерак с виноградарей даром.

Всё мне мило в них – и теснота
Старых улочек в розовых мальвах,
И домов их уют, простота,
Сосны, лавр и шезлонги под пальмой.

И на кáмнях налёт старины,
Площадей их брусчатые плеши,
Что туристами покорены,
И шансон их негромких кафешек.

И проникнет крамольная мысль
Сквозь мои православные догмы:
Может, всё же была она, жизнь,
Где была я во Франции – дома?..