Наталья Загвоздина - Дневник

Ну что же, раз проще про стол
обеденный – ужин на славу!
Здесь некогда угол простой
держал за спиною заставу

вокзальную. Долгих гудков
сквозное сообщество, трели
свистковые… Скорый укор,
когда не услышали третий…

Всё кануло в Лету. Под шум,
не родственный доброму веку,
нестройные строки пишу,
с печалью смотря из-под века

на неоперённый скелет
взведённого сослепу дома…
Но, если зажмурюсь бездонно,
восставлю былое с колен…

И лишь за окошком герань,
что даже нездешняя, может,
меж временем тонкая грань
да столбик назойливых мошек…

Высаживай новый росток,
связующий цветом и корнем
живое, вселяя восторг
пред памяти чистой иконой.

Они росли и старились. В саду,
под яблоней, под грушею, под вишней
подвижное застыло неподвижно,
застыло оболочкою, а дух —

парил. На маковке июль.
Апостолы. Сограждане, собратья,
прошедшие в конец восток и юг —
начать и – собирать, собрать, собраться —

расти и возрастать! Возвышен ствол
над корнем. Здесь, под яблоней, под грушей,
под молодостью, старостью – под грузом
над корнем – наша жизнь, что волшебство.

Что чудо – дивен Бог в Своих делах!
Под деревом, под кровлею, под небом
бездонным – мы и Дух, что был и не был
в подвижных лёгких ящерок телах,

что замерли, застыли. Мнимый час
отсутствия движенья. В назиданье
идут часы. Чуть поровну – и дальше.
Чуть вровень – и быстрее. Мимо нас.

Задержавшись во флоксах, спрошу —
что ещё этим летом досталось?
Поздних ягод стакан, парашют
паутины, хвороба да старость

уходящего племени. С ним
мне почти по пути. Тихий вечер.
…Вот и следующий чуточку сник,
опуская слабеющий венчик…

Упадёт. Разглядев высоко,
я испробую вяленой вишни…
И настигнет по новой закон,
по которому жизни – не вышло,

в городах, в удалении от…
Сморщен кожицей синий крыжовник.
И грозит приближение ос
беззащитного едким ожогом…

Груша падает. Яблочный год —
не про этот… Созрели орехи.
И готовится в скорый поход
сентября почтовая карета.

И лёг туман, и влага потекла,
как молоко… Округлою луною
глядело небо, водного стекла
касаясь… И казалось, что умоет

сегодня ночь Вселенную. В окне
горел огонь, и виделось былое…
И сердце жгло. И таяла в огне,
сгорая за ненужностью, полова

твоих речей, решений… Рукавом
смахнув росу обильную, вдыхаю
все запахи… Ступая в роковом
исходе… До рассвета – потакая.

Ещё свежо. Нетронута роса.
Ещё в капусте возятся улитки,
тяжёлые и скользкие (рога
подвижные по кончики умыты)…

По лабиринту новеньких траншей
прогуливаясь за полночь, под утро,
вытаптывают тропки не страшней,
чем наши (на глазок)… Когда не убран

бесценного единственный сосуд…
Душа! Передохни хоть на рассвете.
Твой путь – не в насыщение. На суд.
Куда – несёшь. Куда тебя несут.

А было – угнетение луны.
Овальный пруд. Круженье по овалу.
Подлунный путь тревожен. И уныл —
нет, грустен. Поднебесному подвалу
подобен полутёмному вполне…

На полной опечаленной луне
я вижу помраченья покрывало.

А было – сон с видением провала
глубокого. Не то теперь, без сна.

Пернатые чирикают без нас.
И небо – опрокинуто. Без дна.

Мой лучший друг! Фаворского пути
не повторить с единою котомкой.
Нам выпало друг друга отпустить,
чтоб встретиться и обрести, как только

достала жажда. «Не ходи, там сыч!» —
ты прежде произнёс, чем я спросила…
И вижу свет. И жертвенною силой
ведёшь туда, где милующий Сын.

Заснеженный Ермон. В истоке Иордана
твой голос ледяной. Сей вспененный поток
несётся на сносях и разрешится дальше
от бремени, когда опустится, потом…

И вровень, и ещё – пониже и равнее…
Стекая, и плывя по морю, по нутру,
исторгнется из уз, и берега раненье
невольная волна залижет поутру…

В оправе русла – жизнь, и отраженье горлиц…
И Голубя полёт. И вечный Неба Глас.
Мы об руку идём на свет селений горних,
чтоб выпрямиться вверх под тяжестью поклаж…

Ты научил меня в глаза смотреть,
и сказанное – слышать;
стёр притяжение с монет,
нечистых, возвышенье – с лычек.

И даже мыслью не задел,
и даже помыслом не ранил;
и если звал, то не затем,
а для того, и жил – на равных.

Так незаметно, что почти —
не слышно, но в беде – у двери;
а – понапрасну (топочи
иль пой!) – не выманить доверья…

И всё желанней голос твой,
и всё отчётливей из хора.
Так корень говорит с листвой
в кругу единственном исхода.

Вот август враз, на скаковых,
перемахнул через порожек.
Не замечая, каковы
дни, что на скорости – порожни.

На остановке – все битком.
От августа ль такой промашки?
Он крутит стебель завитком
у курослепа и ромашки,

подсохших к сроку. Воздух густ,
как переваренное в меди…
И с детства неизвестный куст
(названием) стручками метит,

чуть только тронешь и взорвёшь…
Я тем отсчитываю лёта…
И календарный август рвёт
его ж увесистая лепта.

Дойти до Соловок – ещё не стать поблизость.
По делу, по делам, как видно, на мази —
на праздник, в аккурат. По-волчьи. И по-лисьи.
Ни остров, ни земля, ни жизнь – не магазин.

Не место напоказ. Сметливому французу
потрогать чернеца – сомнительный резон.
Его свободный путь до изморози узок —
молчанье, служба, труд, пасхальный перезвон.

Лицо не напоказ. За ним, волной на север,
надёжная вода, встающая в торос
зимой, что ледяна. Но горячо на сердце,
не знающем закон товара и торгов.

На остров Анзер – враз,
и глубоко, и в гору.
Тебя ж – потоком фраз
до горизонта гонит
всегда попутный бриз,
не стронув ни пылинки,
и, в ополченьи риз,
ты – на виду, с поличным.

Что человек? Ему не в рост любовь
бесценная. Сворачивая крылья,
попробуй не упасть. Горланящий лубок
гармонии слышней. Отлаженную крышу

не ищет. Всё при ней.
Всё в ней – рожденье, смерть, вселенная меж ними.
И медленно моя становится прямей
дорога, и твои метания – смешными.

Постыдными до дна. Корней седых волос,
уложенных в убор, сомнительно великий…
Не хватит вместе сил и упряжи волов
с расслабленной души снять цепкие вериги.

Бесценная любовь у жизни на счету
единственном. Одна одной жива и полна.
Глядит, не пряча глаз, на зримую тщету,
задвинувшую впрок, до времени, на полку —

что больше дома. Сна ещё неуловимей.
Рассеяно в сердцах, явлении светил,
по крохам, по горам, в падении лавины,
вещании сверчка и пении витий…

И сколько ни держи – за пазухой, в кармане,
в коробочке, в шкафу, и даже за душой —
она уйдёт сама, корабликом, армадой,
в открытый океан, как Божий зрак, большой.

Окажется, что дождь – проверенный товарищ.
Невзрачный, мелочной, втихую снявший жар.
Как вовсе не экспресс, не литерный – товарный,
прошедший стороной (не видел и не жаль).

Окажется, что час бывает больше суток, —
две дюжины таких не смеряются с ним.
Окажется, что тот, кто выболен и сужен,
в не вещие твои к тебе являлся сны.

Окажется, что ты один своей дорогой,
что волей, что пинком, идёшь как на роду,
где сыплется в часах – не медлит, не торопит —
тот времени песок, что дунуть – не раздуть.

Здесь кошки друг другу родня.
Наполнена всячиной всякой
дворовая клумба – ронять
созревшее семя и – в садик

расти, разрастаться… Весной
какой-нибудь, будущей, скажем,
здесь вырастет дева с веслом,
поднимет фонтаны из скважин

глубокое прошлое… С лет,
почти незапамятных, память
держать ускользающий след
родимых бледнеющих пятен

здесь силится… Купол и крест
нацелены просто и прямо,
держа на воздусе, без скреп,
одну неделимую правду.

В вечерней электричке под шумок
вполголоса, под лампой вполнакала
тепло и неопрятно, и широк
в невымытом окне простор… Накатит
воспоминанья тянущий прилив
на глубину, где прошлый век прилип.

В вечерней электричке поздний сад —
сады – садов забытые названья…
И запахи… Вдыхаешь – и назад
уходишь, уплотняешься… Нас с Вами
там не было совместно. Сердца дрожь.
Как сладостно ходить там без дорог…

Въезжать в Успенье, и – в который раз.
На августе отыгрываться в рифму.
Смотреть в себя, в неведомое, рам
оконных перелистывая ритмом
идущих дней страницы – по сей-час,
с восхищенным встречаясь при свечах.

Посмотри! Это дышит листва.
Это мы примеряемся – вровень.
Сочетания это ли факт,
вычитанья осеннего в роще?
То и это, и…
вроде.

Под чердачною крышей ковчег
паутины, наполненной летом,
уходящим, ушедшим. Корней
не видать, но надземная лепка,

разрастанье, сплетенье стволов
старых яблонь снимает завесу
с этой тайны… Прицельной стрелой
слива падает. Память за лесом

остановится. Мне выходить
ещё рано. Над садом на крыше
доживаю, один на один
(да, одна), чем когда-то – накрыться,
и взлететь над собою – на крыльях.

Но пока надо мною – парад,
вровень – жизнь, от земли подношенье
необъятное. В силе – пора
сентября, с листопадом на шее…

Сентябрь задушит негой. Хлопья астр.
Палитра дня. Предчувствье тёмной ночи.

Подержит и отпустит. Долгий акт
предзимья (пустота и мёрзнут ноги)…
Воспоминанья прерванный антракт
метелью ободряющих атак…

Ползёт букашка, рысью – паучок,
здесь бабочка порхает, там застыла…
И красен израстания пучок…
Но дышит наступление в затылок…

Я отведу дыханье октября,
на градус отклонившись от тебя…