Семен Кирсанов - Лирические произведения

Сад, где б я шил, — я б расцветил тобой,
дом, где б я спал, — тобою бы обставил,
созвездия б сиять тобой заставил
и листьям дал бы дальний голос твой.

Твою походку вделал бы в прибой
и в крылья птиц твои б ладони вправил,
и в небо я б лицо твое оправил,
когда бы правил звездною судьбой.

И жил бы тут, где всюду ты и ты:
ты — дом, ты — сад, ты — море, ты — кусты,
прибой и с неба машущая птица,

где слова нет, чтоб молвить: «Тебя нет», —
сомненья нет, что это может сбыться,
и все-таки — моей мечты сонет

не сбудется. Осенний, голый сад
с ней очень мало общего имеет,
и воздух голосом ее не веет,
и звезды неба ею не блестят,

и листья ее слов не шелестят,
и море шагу сделать не посмеет,
крыло воронье у трубы чернеет,
и с неба клочья тусклые висят.

Тут осень мне пустынная дана,
где дом, и куст, и море — не она,
где сделалось утратой расставанье,

где даже нет следа от слова «ты»,
царапинки ее существованья,
и все-таки — сонет моей мечты

опять звенит. Возможно, что не тут,
а где-нибудь — она в спокойной дреме,
ее слова, ее дыханье в доме,
и к ней руками — фикусы растут.

Она живет. Ее с обедом ждут.
Приходит в дом. И нет лица знакомей.
Рука лежит на лермонтовском томе,
глаза, как прежде карие, живут.

Тут знает тишь о голосе твоем,
и всякий день тебя встречает дом,
не дом — так лес, не лес — так вроде луга.

С тобою часто ходит вдоль полей —
не я — так он, не он — твоя подруга,
и все-таки — сонет мечты моей

лишь вымысел. Найди я правду в нем,
я б кинул все — и жизнь и славу эту,
и странником я б зашагал по свету,
обшарить каждый луг, и лес, и дом.

Прошел бы я по снегу босиком,
без шапки по тропическому лету,
у окон ждать от сумерек к рассвету,
под солнцем, градом, снегом и дождем.

И если есть похожий дом такой,
я к старости б достал его рукой:
«Узнай меня, любимая, по стуку!..»

Пусть мне ответят: «В доме ее нет!»
К дверям прижму иссеченную руку
и допишу моей мечты сонет.

Я всю ночь
                   писал письмо,
все
        сказал
                    в письме.
Не писать его
                         не смог,
а послать —
                 не смел.
Я писал письмо
                             всю ночь,
в строки
                    всматривался,
только
             нет на свете
                                    почт
для такого адреса.
Если б я
              письмо послал —
что слова
                 на ветер.
Той,
         которой
                       я писал,
нет
      на свете.

А я
       кораблик сделал
из письма,
листок
           бумаги белой
сложил, не смял.
И в уйму
                   светлых капелек
пустил по реке:
«Плыви,
             плыви,
                          кораблик,
к ее руке».
А вдруг
          она на пристани,
спеша домой,
заметит
             издали
бумажный мой…
Но я боюсь —
                    бумажный
потонет, протечет,
и строки
             очень важные
она не прочтет.

А я
           письмо переписал,
и все
           сказал в письме я,
и сделал —
              бросил в небеса
воздушного змея.
«Лети, лети,
                   почтовый змей,
пусть туча
               не догонит,
но где-то в мире
                         встреться с ней
и дайся ей
                    в ладони».
Но я боюсь —
                     сверкнет гроза
зарницами
                  и зорями, —
и где лежит,
                  и что сказал
мой бедный змей
                              изорванный?

А я,
     не смыкая глаз,
до рассвета сизого,
буду
      много, много раз
письмо переписывать.
По улицам,
                 по шоссе,
у вокзальной башенки —
буду класть его
                       во все
почтовые ящики,
вешать его
                    на дубы,
клеить его
                   на клены,
на стены
               и на столбы,
на окна
           и колонны.

Я пришел,
              и знать не знал,
ведать не ведал,
и во сне
              не видел сна,
и не ждал ответа.
А пришел,
                 подумал только:
«Вот пришел бы ответ»,—
лишь подумал
                        и со столика
поднял конверт.
Я узнал
             любимый почерк,
ее руку около,
завитки
             знакомых строчек,
волосики с локона.
А написано
                  в письме
голосом в тиши:
«Ты искать меня
                           не смей,
писем не пиши.
Я ушла
            навеки — надолго
и не в близкий путь,
не пиши
               и не надо,
лучше забудь.
И не надо
                  змеев по небу
и листков на столбы, —
я прошу тебя:
                      кого-нибудь
найди, полюби…»
А страницы
                  в пальцах тают,
не дочитан ответ,
я еще письмо
                         читаю,
а письма уже нет.
Завитки
             любимых строчек
ищут глаза еще,
но меж пальцев
                            только почерк,
и то — исчезающий.

Тихое облако в комнате ожило,
             тенью стены
                                    свет заслоня.
Голос из дальнего, голос из прошлого
              из-за спины
                            обнял меня.

Веки закрыл мне ладонями свежими,
розовым югом
                          дышат цветы…
Пальцы знакомые веками взвешены,
              я узнаю:
                           да, это ты!

Горькая, краткая радость свидания;
            наедине
                          и не вдвоем…
Начал расспрашивать голос из дальнего:
            — Помнишь меня
                                         в доме своем?

С кем ты встречаешься? Как тебе дышится?
             Куришь помногу?
                                       Рано встаешь?
Чем увлекаешься? Как тебе пишется?
             Кто тебя любит?
                                       Как ты живешь?

Я бы ответил запрятанной правдою:
                  мысль о тебе
                                      смыть не могу…
Но — не встревожу, лучше — обрадую.
             — Мне хорошо, —
                                           лучше солгу.

Все как по-старому — чисто и вымыто,
              вовремя завтрак,
                                         в окнах зима.
Видишь — и сердце из траура вынуто,
              я же веселый,
                                       знаешь сама.

Руки сказали: — Поздно, прощаемся.
           Пальцы от глаз
                                    надо отнять.
Если мы любим — мы возвращаемся,
              вспомнят о нас —
                                 любят опять.