Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы

Еще кварталы сонные
                                     дыханьем запотели;
Еще истома в теле
                                  дремотна и сладка…
А уж в домах огромных
                                            хватают из постелей
Змеящиеся, цепкие
                                  щупальцы гудка.
Упорной,
                хроматическою,
                                            крепнущею гаммой
Он прядает, врывается, шарахается вниз
От «Шарикоподшипника»,
                                       с «Трехгорного»,
                                  с «Динамо»,

От «Фрезера», с «Компрессора»,
                             с чудовищного ЗИС.
            К бессонному труду!
            В восторженном чаду
Долбить, переподковываться,
                  строить на ходу.

А дух
          еще помнит свободу,
Мерцавшую где-то сквозь сон,
Не нашу – другую природу,
Не этот стальной сверхзакон.
И, силясь прощально припомнить,
Он в сутолоке первых минут
Не видит ни улиц, ни комнат,
Забыв свою ношу, свой труд.

Но всюду – в окраинах
                       от скрипов трамвайных
        Души домов
                                 рассвет знобит,
                  И в памяти шевелится,
                  Повизгивает, стелется
                  Постылая метелица
                  Сует
                          и обид.

Гремящими рефренами,
                                          упруже ветра резкого,
Часов неукоснительней,
                                          прямей чем провода,
К перронам Белорусского, Саратовского, Ржевского
С шумливою нагрузкою подходят поезда.

Встречаются,
                      соседствуют,
                                              несутся,
                                                             разлучаются
Следы переплетенные беснующихся шин, —
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются
Колеса неумолчные бряцающих машин.

Давимы, распираемы
                                     потоками товарными,
Шипеньем оглашаемы
                                       троллейбусной дуги,
Уже Камер-Коллежское, Садовое, Бульварное
Смыкают концентрические плавные круги.

Невидимо притянуты бесплотными магнитами,
Вкруг центра отдаленного, покорно ворожбе,
Размеренно вращаются гигантскими орбитами
Тяжелые троллейбусы медлительного Б.

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,
Нагрузку неимоверную на доли разделя,
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются
Колесики,
                  подшипники,
                                          цилиндры,
                                                             шпинделя.

Штамповщики,
                         вальцовщики,
                                             модельщики,
                                 шлифовщики,
Учетчики, разметчики, курьеры, повара,
Точильщики, лудильщики, раскройщики,
          формовщики,
Сегодня – именитые,
                                       безвестные вчера.

                          Четко и остро
                          Бегает перо
        В недрах канцелярий,
                                                контор,
                                                              бюро.

Глаза – одинаковы.
                                 Руки – точь-в-точь.
Мысли – как лаковые.
                                 Речь – как замазка…
И дух забывает минувшую ночь —
                                 Сказку,

Он новую правду восторженно пьет
В заданиях, бодрых на диво,
Он выгоду чует, и честь, и почет
В сторуком труде коллектива.

Он видит:
                  у Рогожского,
                                            Центрального,
                                   Тишинского,
И там – у Усачевского —
                                                   народные моря:
Там всякий пробирается в глубь чрева исполинского,
В невидимом чудовище монаду растворя.

Витрины разукрашены,
                      те – бархатны, те – шелковы,
(От голода вчерашнего в Грядущее мосты),
Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелками
Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты.

А над универмагами, халупами, колоннами
Пульсирует багровое, неоновое М,
Воздвигнутое магами – людскими миллионами,
Охваченными пафосом невиданных систем.

Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,
Керамикой и мрамором ласкаются глаза,
Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов
Сливаются как в бархате шаги и голоса.

Часы несутся в ярости.
                                       Поток все полноводнее,
Волна остервенелая преследует волну…
Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,
Составы громыхающие гонит в глубину.

Горланящие месива
                                  вливаются волокнами
Сквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;
Мелькающие кабели вибрируют за окнами,
Светильники проносятся разрядами грозы…

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,
С невольными усильями усилья единя,
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются,
Колеса неустанные скрежещущего дня.

И все над-человеческое
                                          выхолостить, вымести
Зубчатою скребницею из личности спеша,
Безвольно опускается в поток необходимости
Борьбой существования плененная душа.

В своем разрастании город не волен:
Им волит тот Гений, что вел в старину
Сквозь бронзовый гул шестисот колоколен
К Последнему Риму – Москву и страну.
Но призрачный гул мирового призванья
Нечаянным отзывом эхо будил
В подземных пустотах и напластованьях,
В глубинном жилье богоборственных сил.

В своем разрастании город не волен:
Так нудит и волит нездешняя мощь,
Клубясь и вздуваясь с невидимых штолен,
Некопаных шахт и нехоженых толщ.

Как будто, пульсируя крепнущим телом,
Ярится в кромешном краю божество,
Давно не вмещаясь по древним пределам
        Сосуда гранитного
                                            своего.

Давно уж двоящимся раем
Влеком созидающий дух:
Он яростью обуреваем,
Борим инспирацией двух.
Враждующим волям покорны,
В твореньях переплетены,
Мечты отливаются в формы
Великой и страшной страны.

И там, где сверкали вчера панагии
И глас «Аллилуйя!» сердца отмыкал —
Асфальтовой глади пространства нагие
Сверкают иллюзией черных зеркал.

Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,
Круша и ломая старинный покой
По милым Остоженкам, мирным Арбатам,
Кривоколенным и старой Тверской.

И, переступая стопой исполинской
Покорной реки полноводный каскад,
Мчат Каменный, Устьинский и Бородинский
Потоки машин по хребтам эстакад.

На дне котлованов, под солнцем и ливнем,
Вращаясь по графику четких секунд,
Живых экскаваторов черные бивни,
Жуя челюстями, вгрызаются в грунт.

Толпой динозавров подъемные краны
Кивают змеиными шеями вдаль,
И взору привычному больше не странны
Их мыслящий ход, их разумная сталь.

Над хаосом древних трущоб и урочищ,
Над особняками —
                                    векам напоказ
Уж высится – явью свершенных пророчеств —
Гигантских ансамблей ажурный каркас.
Застрельщиков,
                          мучеников,
                                                энтузиастов
Доиграна высокопарная роль:

Эпоха – арена тяжелых, как заступ,
Чугунных умов,
                          урановых воль.

Учтен чертежами Египет,
Ампир, Ренессанс, Вавилон,
Но муза уже не рассыпет
Для зодчих свой радужный сон.
Рассудка граненая призма
Не вызовет радугу ту:
Не влить нам в сосуд гигантизма
Утраченную красоту.

Напрасно спешим мы в Каноссу
Иных, гармонических лет:
Америки поздней колоссы
Диктуют домам силуэт.
Эклектика арок и лоджий,
Снижающийся габарит
О скрытом, подспудном бесплодьи
Намеками форм говорит.

И в бурю оваций,
                                 маршей
                                              и кликов

        Век погружает
                                    свою тоску,
И все туманней скольженье бликов
        По мировому
                                 маховику.
И сквозь жужжанье коловоротов
        И похохатыванье
                                     электропил,
Встают колонны, встают ворота
        И заплетается сеть стропил.
Уж аэрограф, как веер, краской
        Шурша, обмахивает
                                             любой фасад,
Чтоб он стал весел под этой маской:
        Тот – бел, тот – розов, тот – полосат.

Во вдохновении
                          и в одержании,
                                             не видя сумерек,
                                     не зная вечера,
Кружатся ролики, винты завинчиваются
          и поворачиваются
                                                ключи,

Спешат ударники, снуют стахановцы, бубнят
          бухгалтеры, стучат диспетчеры,
Сигналировщики жестикулируют
          и в поликлиниках
                                        ворчат врачи.
Они неистовствуют и состязаются, они проносятся
          и разлучаются,
В полете воль головокружительном живые
           плоскости накреня,
И возвращаются, и возвращаются,
          и возвращаются,
          и возвращаются —
Как нумерующиеся подшипники, детали
          лязгающего дня.

И какофония
                      пестрых гудов
Гремит и хлещет по берегам:
Треск арифмометров и ундервудов,
Команда плацев
                            и детский гам.
За землекопом спешит кирпичник,
За облицовщиком – столяры,

И детворою, как шумный птичник,
Уж верещат и визжат дворы.

В казенных классах,
                                    теснясь к партам,
                                                                    растет смена,
                             урок длится,
Пестрят карты
                          всех стран света,
                                                        по тьме досок
                             скрипит мел;
В глаза гуннам —
                                  рябят цифры,
                                                          огнем юным
                             горят лица,
А в час спорта
                          во двор мчится —
                                                       в галоп, с гиком —
                             клубок тел.
Смешав правду
                          с нагой ложью,
                                                       зерно знанья
                             с трухой догмы,
Здесь дух века
                          мнет ум тысяч,
                                                       росток нежный,
                             эфир душ,
Чтоб в их сердце
                              кремнем жизни
                                                            огонь пыла
                             потом высечь,
Швырнуть в город
                                  живой каплей,
                                                                в бедлам строек,
                             в стальной туш;
Чтоб верным роем,
                                  несметной стаей
Они спускались – в любые рвы,
Громаду алчную ублажая
Ометалличивающейся
                                      Москвы.

Все крепче дамбы,
                                  все выше стены,
Прочней устои, надежней кров,
И слышно явственно, как по венам

Державы мира
                          струится кровь.
И каждый белый и красный шарик
Спешит к заданьям по руслу жил,
В безмерных зданьях кружит и шарит,
Где накануне
                      другой кружил.

И к инфильтратам
                                 гигантских мускулов
                                 по раздувающимся артериям
Самоотверженными фагоцитами в тревоге
          судорожной спеша,
Во имя жизни, защитным гноем, вкруг язв
           недугующей материи
Ложатся пухнущими гекатомбами за жертвой
          жертва, к душе душа.

Пути их скрещиваются, перенаслаиваются,
              монады сталкиваются и опрокидываются
И поглощаются в ревущем омуте другой
          обрушивающейся волной;

Имен их нет на скрижалях будущего, и даже
          память о них откидывается
Обуреваемой единым замыслом, в себя лишь
           верующей страной.

А по глубинным ядохранилищам, по засекреченным
                                           лабораториям
Бомбардируются ядра тория, в котлы
          закладывается уран,
Чтобы светилом мильоноградусным —
          звездой-полынью метаистории —
В непредугаданный час обрушиться на Рим,
           Нью-Йорк или Тегеран.

И смутно брезжит
                                 сквозь бред и чары
Итог истории – цель дорог:
Москва, столица земного шара,
В металл облекшийся Человекобог.

Уже небоскребов заоблачный контур
Маячит на уровне горного льда, —

Блистательный, крылья распластавший кондор,
Державною тенью покрыв города.
Уж грезятся зданья, как цепь Гималая,
На солнце пылая в сплошной белизне:
В том замысле – кесарей дерзость былая,
Умноженная в ослепительном сне;
И кружатся мысли, заходится сердце,
Воочию видя сходящий во плоть
Задуманный демоном град миродержца,
Всю жизнь долженствующий преобороть.

И только порою, с тоской необорной,
Припомнятся отблески веры ночной —
Прорывы космической веры соборной
И духа благоухающий зной.
Гармония невыразимого лада
Щемящим предчувствием крепнет в душе,
Еще не найдя себе формы крылатой
Ни в слове, ни в красках, ни в карандаше.
И – вздрогнешь: тогда обступившие стены
Предстанут зловещими, как ворожба,
Угрюмыми чарами темной подмены,
Тюрьмой человека – творца и раба.