Александр Гитович - Звезда над рекой

Было то у самого Китая,
В деревушке на краю болота.
Жил старик, болезнями страдая,
А поддаться смерти неохота.
И узнал он об одном лекарстве:
Рассказали старцу в утешенье,
Будто есть в Китайском государстве
Корень Жизни — от всего спасенье;
Будто, кто попробует женьшеня,
Снова станет крепким и здоровым.
Так сказали старцу в утешенье,
Чтобы обнадежить добрым словом.

А старик-то взял да и поверил,
Что пройдет теперь его кручина.
Открывает он у хаты двери
И зовет единственного сына,
И кричит ему еще с порога.
Чтоб, к отцу имея уваженье,
Отправлялся парень в путь-дорогу
И не возвращался без женьшеня.

Смирен сын был и отцу покорен.
Повела его судьбина злая,
И пошел искать он этот корень,
Никаких путей к нему не зная.
По горам бродил он и по скалам,
Ночью наземь голову склоняя,
И с утра опять его искал он,
Приказанье свято выполняя,
По лесам плутал на лисьих тропках…
Стал уж непохож на человека —
И нашел женьшень в маньчжурских сопках
Ровно через половину века.

И вернулся он к себе в деревню,
Одичавший, грязный и лохматый,
Видит — вдвое выросли деревья,
Что склонялись над отцовской хатой.
Только хаты нету и в помине,
Лишь одна труба торчит уныло,
А отец зарыт в песке и глине,
И заброшена его могила.

«Самому-то семь десятков с лишним, —
Так он думать думу начинает, —
Что уж вспоминать тут о давнишнем,
Все равно отец и не узнает.
Для чего лежать мне без движенья
Рядом с ним под камнем надмогильным?
Дай-ка сам попробую женьшеня,
Снова буду молодым и сильным».

А кругом пустынно все и глухо,
Не узнать совсем родного края,
Нищета везде и голодуха
Под проклятым игом самурая.
До того уже дошло на свете,
Что не слышно смеха молодежи,
И, в морщинах, маленькие дети
На печальных стариков похожи.

«Нет, — старик подумал, — погляжу я,
Не найти покоя мне в отчизне,
Если, проклиная власть чужую,
Молодость и та не рада жизни.
Лучше покорюсь своей я доле
И умру в назначенные сроки,
Чем в японском рабстве и неволе
Буду жить, как нищий у дороги».

Лег старик на землю, где когда-то
Старая его стояла хата,
И уснул, склонившись головою,
Под небесной крышей голубою.

Он проснулся в страхе и смятенье,
Потому что гром гремел могучий,
Содрогались камни и растенья,
А на небе — ни единой тучи.
Много повидал он в годы странствий:
Слышал грохот горного обвала,
В бурю плавал на морском пространстве —
Но такого в мире не бывало.
Он стоял один, бледнея ликом,
А потом пришли к нему соседи
Рассказать о празднике великом,
О еще не слыханной победе.

То не гром небесный волей бога
Над землею прогремел корейской —
То пришла советская подмога
Силою своей красноармейской.
Это пушки русские гремели,
Танки по дорогам грохотали,
Сосчитать их люди не сумели
И не смогут, хоть бы год считали.
И уж вся стальная эта сила
Так японцев начисто косила,
Так уж била их и добивала,
Что теперь — их будто не бывало.

Как бывает после дней ненастья,
Все светлее стало и моложе,
И старик был рад людскому счастью,
Своему он радовался тоже.
Будто выиграл и он сраженье
Со своею горькою судьбою
И к нему, подвластная женьшеню,
Молодость придет сама собою.
И о жизни думал в этот миг он,
О ее таинственном бессмертьи,
Думал он о зле ее великом
И ее великом милосердьи.

Долго он сидел, душою светел,
И, склоняя старческое тело,
Погруженный в думы, не заметил,
Как вокруг все странно опустело.
А когда глаза свои он поднял,
Видит — что-то в мире изменилось,
Будто здесь, где праздник был сегодня,
Горе непонятное случилось.
И побрел он пыльною тропою
И дошел до хаты, где стояли
Люди неподвижною толпою
В молчаливой скорби и печали.

И сказали старику соседи,
Что деревня горестью объята,
Что нашли сегодня на рассвете
Раненого русского солдата.
Принесли его недавно в хату,
Он лежит без памяти в постели,
Шевельнуться не дают солдату
Десять ран на богатырском теле.
Две старухи, что лечить умеют,
Непрерывно там колдуют вместе,
И крестьяне разойтись не смеют:
Ждут плохой или хорошей вести.

И одна старуха вышла вскоре,
Поглядела, полная печали,
Молча поглядела, но о горе
Громче слов глаза ее кричали.
И все те, кто глянул в очи эти,
Вздрогнули от боли и кручины,
Женщины заплакали и дети,
И не скрыли слез своих мужчины.
И они в душевном потрясенье
Друг у друга спрашивали снова:
Где найти им средство для спасенья
Русского солдата молодого?

И тогда перед толпою скорбной,
Смолкнувшей, как поле после боя,
Вышел старец, странствиями сгорблен
И сказал, что он спасет героя. —
Люди добрые, — сказал он, — верьте
Старику, чей век почти уж прожит,
Потому что перед ликом смерти
Человек не лжет и лгать не может.

И крестьяне расступились, веря,
Что, быть может, совершится чудо,
И старик вошел, согнувшись, в двери,
И не скоро вышел он оттуда.
И молились все молитвой древней,
Чтоб судьба сменила гнев на милость,
И всю ночь никто не спал в деревне,
И всю ночь толпа не расходилась.

А когда на облачной дороге
Встал рассвет, по-летнему спокоен,
Появился старец на пороге,
И за старцем следом — русский воин.
И друг другу протянули руки,
И друг друга обняли за плечи,
Словно после долгих лет разлуки
Долгожданной радовались встрече.

И сказал старик притихшим людям: —
Дорогие земляки и братья,
Мы о многом говорить не будем.
А немногое хочу сказать я.
Половину века на чужбине,
Своему родителю покорен,
Я искал знакомый мне отныне
Корень Жизни — драгоценный корень.
Почему же, старый и согбенный,
Я, вернувшись к отческому дому,
Отдал этот корень драгоценный
Русскому солдату молодому?

Потому что он в минуты эти
Научил нас всех, живущих вместе,
Чтобы мы не думали на свете
О себе лишь и своем семействе.
Одному себе хотел добра я —
Он его хотел всему народу
И, от ран кровавых умирая,
Умирал за общую свободу.
Жизнь хотел от старости спасти я —
Он спасал нам сотни тысяч жизней,
Ибо так велит его Россия,
Та страна, что нету бескорыстней.
И отныне мы в своей отчизне
Никогда, корейцы, не забудем,
Что несет Россия Корень Жизни
Всем простым и угнетенным людям.
          _______

Было то у самого Китая,
В деревушке на краю болота.
Может, повесть эта небольшая
Не доскажет нужного чего-то.
Но устами старика седого,
Душу нам своею правдой грея,
Говорила праведное слово
Вся освобожденная Корея.
Ибо здесь отныне и навечно
Нет того, что было б больше свято
Маленькой звезды пятиконечной
На фуражке русского солдата.

Позабыв о праздничном собранье,
Словно старый счет сводя с судьбой,
Танцевала женщина в Пхеньяне,
Никого не видя пред собой.

Древние там пели инструменты.
Голосами тонкими звеня,
И мелькали и кружились ленты
В полосе печального огня.

И, одной тревогою объятый,
Не дышал битком набитый зал,
Где сидели русские солдаты
Меж друзей — корейских партизан.

И как будто видели темницу
Через дальний времени туман,
Где скорбит Корея и томится
Вместе с милой девушкой Чун Ян.

Кто учил актрису? Может, горы,
Горестный встречавшие восход?
Может быть, бродячие актеры,
Помнившие старый танец тот?

Может быть, на свадьбе деревенской,
В хате, скрытой от японских глаз,
Видела актриса танец женский
И душа от боли извелась?

И она в горах родного края,
Где неволи властвовала мгла.
По частицам танец собирая,
Как бы вновь создать его смогла.

И теперь, обретшая свободу,
Страстью окрыляя мастерство.
Возвращала своему народу
Старое сокровище его.