Ефим Ховив - Городской романс

Золотая моя!
Шесть твоих сорванцов
В шесть сторон по стране разлетелись.
У любви твоей шесть согревались птенцов,
Шесть сердец от нее загорелись.

Мы — цветы твои, мама.
И в каждом из нас
Мед добра — все твое сбереженье.
Белый домик твой, мама, светлей каждый час,
Все сильнее его притяженье.

Перевод М. Аввакумовой

Это красное на синем
Ни о чем не говорит.
Просто кажется осинам,
Что листва на них горит.

Ветер яблоками сладко
Подышал из-за дерев.
Растворился без осадка
Пьяный, в кущах задурев.

Капли, время понимая,
Застучали не к добру.
Дождь, который снился маю,
Не приснился сентябрю.

От луны осталась долька,
Вот и дольки нет уже.
От тебя осталась только
Осень тихая в душе.

…Возмешь, бывало этот пик,
Чуть схожий с обелиском, —
Тебе покажется на миг:
До неба близко-близко!

Поднимешь руку — облака
Упругие повиснут
Сожмешь кулак — из кулака
В лицо дождинки брызнут.

А в тихий час, когда закат
Восходом станет где-то,
Дурачась, шалый звездопад
Зажжет в тебе поэта.

Туда, где мир шумлив и прост,
Сойдешь крылатым будто,
Неся в глазах соцветье звезд,
Чтоб подарить кому-то.

Здесь, у воды, такая тишина,
Такая глушь, безмолвие такое,
Что, кажется, воочию видна
Во всем перенасыщенность покоя.

Затянут белым поясом берез,
Синеет пруд глубинами прохлады.
А мы с тобой взволнованы до слез,
А мы с тобою несказанно рады.

Уставшие от города вдвойне,
Отвыкшие от запаха и цвета…
Сидим в траве, запоминая лето
Подробно, как разведчик на войне.

Стремит куда-то, хороводит
озер гулливая волна.
Зовет меня, опять уводит
в рассвет родная сторона,
туда,
где птичий щелк не рвется
и в чащах сумрак голубой.
Где не болотца и колодцы,
а родники с живой водой.

И хорошо, что есть дорога,
отвага.
И мечта жива…
Что в тишине дремучей лога
растет волшебная трава.

«ИЛ» громыхнул над куполами,
И вздрогнула голубизна.
За вековечными валами
Молитвенная тишина.

И златоглавье храмов русских —
Души непостижимый взлет —
Из тьмы нашествий ханских, прусских
Нетленной чистотой встает.

И кажется, что снова рати
Идут на приступ. Кони ржут.
Но только Божьей благодати
На стенах русичи не ждут.

Пожары долы озарили,
Из-под копыт клубится мгла…
И вещие заговорили
На звонницах колокола.

Уж конников скуластых лица
Мелькают у ворот святых…
Сверкнули темные бойницы
Очами пращуров моих.

От снега на земле белым-бело.
Следы твои пургою замело.
Пускай сковал мороз окошко льдом,
Пусть непогожий день в разлуке прожит —
Я знаю: ты опять придешь в мой дом.
Следы твои напомнят вновь о том,
Что счастье невидимкой быть не может.

Какие были дни! Какие ночи!
Неважно — в шалаше ли, в терему.
Там были не глаза — там были очи,
Сияющие мне лишь одному.
Там было не лицо, а Лик Любимой,
В котором Богоматери черты,
С пещерных дней
В душе мужчин хранимый
И украшавший храмы и щиты.

Не теряю ни чувства, ни веры,
Но усмешки сдержать не могу:
Зачастили с тобой на премьеры,
Будто мы у театра в долгу.

Ты степенному обществу рада,
И шепчу я тебе невпопад
Про аллею тенистого сада
За ажурностью строгих оград.

Хорошо до рассвета, бывало,
И мечталось и пелось одним.
Не туда ли из этого зала
Мы сегодня в бинокли глядим?

Не теряю ни чувства, ни веры.
Только кажется мне иногда:
Юность — лучшая в жизни премьера,
Но когда это было?.. Когда?

Опять становится прохладно.
Легко одетый, я продрог.
Пожухли травы. Ну и ладно,
Всему, я думаю, свой срок.

Ручьям, и радугам, и росам,
Утиным выводкам, стогам,
К земле склонившимся колосьям,
Листу, упавшему к ногам.

Потешной бабушкиной сказке,
Армейской юности крутой,
Веселой свадьбе, женской ласке,
И — расставанию с мечтой!

Пошла по травам без дорожки,
Минуя взгорки и ложки,
Две беленькие босоножки
Держа в руках за ремешки.
И клевера дышали сладко,
Звенели солнечно шмели.
И были розовые пятки
В дорожной чуточку пыли…

Загадку отгадай, спеки пирог
и победи трехглавого дракона —
и приходи к царевне на порог,
стань мужем по любви и по закону.

А я еще к царевне не ходил,
и царской свадьбы я не ожидаю.
Пирог испек. Дракона победил.
А вот загадку все не отгадаю.

Напились из луж воробей с воробьихой.
Задул теплячок — южный ветер-кочевник.
Прогнали морозы Авдотья-плющиха,
Василий-капельник, Герасим-грачевник.
Уже и прошел Алексей-с-гор-потоки.
И галки галдят, и стрекочут сороки!
С заморья на север торопятся птицы.
Подснежник на горке расправился в рост.
Илюха-пророк прогремит в колеснице,
И брызнет над пашнею дождь-вербохлест!

Опять зима забушевала.
Кругом пустынно и бело.
И снова мне в горах Урала
метелью сердце замело.
Снег пролетает и клубится,
как море возится у ног.
Поземкой быстрою дымится
и убегает как дымок.
Войду ль в тепло, приду ли к другу —
метель не тише, не слабей.
Опять заносит в сердце вьюгу
улыбка юности твоей.
На голову свою дурную
любовь накликал молодую.
Не знаю, что и делать с ней…
Или влюбиться — как разбиться?
Иль жарким лбом к снегам припасть?
Опять в метели раствориться,
как в океане, в ней пропасть?

Еще я трогаю кого-то,
кому-то что-то говорю…
Пишу автограф свой в блокноты
и книги с надписью дарю.

И странно даже мне немного:
вокруг — и шум, и толкотня,
как на стареющего Бога,
студентки смотрят на меня.

Плати, судьба, хоть эту плату,
хотя бы в этом не покинь
и дай мне двигаться к закату
в сопровождении богинь.

Я нес букет — и пчелы за букетом
(откуда только в городе взялись?)
неслись, не отставая, следом —
от площади до набережной вниз,
они в трамвай влетели за цветами,
на остановке вылетели с нами,
и вот букет попал к тебе на стол,
еще не отряхнувшийся от пчел.