Виталий Коржиков - Морской сундучок
— Ну вот и Япония позади, — подумал вслух боцман.
— Скоро в бассейне будем купаться, — сказал Витя.
— Это ещё как сказать: как пойдём — югом или севером. На север — бр-р! — вздрогнул кто-то из машинистов.
— Как капитан решит, так и будет, — заключил боцман.
А я подумал: «Да как бы ни шли, всё равно в Лос-Анджелес».
СЕВЕРОМ ИЛИ ЮГОМ?
И всё-таки мне не терпелось узнать, как пойдём. Хотелось югом. Про юг только подумаешь, а перед глазами уже синие волны, стаи летучих рыб, пальмы над островами.
Я открыл дверь рулевой рубки и оступился. Темень! Только с переборки смотрели на меня зелёные цифры часов.
Потом кто-то прошёл мимо:
— Не спится?
Капитан! Голос его я узнал сразу.
— Не спится, думается потихоньку, — ответил я.
— О чём? — Капитан говорил чётко, отрывисто, как отдавал команду.
— Как пойдём…
Капитан усмехнулся.
Он может и не ответить. Это уже капитанское дело. Но он вдруг спросил:
— А вы бы как пошли?
— Я бы югом.
— Так я и знал, — рассмеялся капитан. — Пальмы, острова, акулы…
— Конечно! Да и веселей, — признался я. И вспомнил светящийся лайнер по пути в Японию.
— А хорошо бы, а, Атлас Вогизыч? — сказал в темноту капитан, и из штурманской рубки выбежал почти мальчишка, лобастый третий штурман. — Сколько мы в прошлом году с вами из Европы югом топали?
— Сорок пять суток! — отчеканил парнишка.
— Повезло вам, — как-то радостно позавидовал капитан. — Из училища и сразу в такой рейс. Всю Африку и Азию обошли!
Я посмотрел на штурмана: не штурман, а штурманёнок. А ничего себе «Атлас» — весь атлас обошёл.
— Небось с детства экватором бредили, а? — спросил капитан.
— Не-а, и не думал! — весело сказал штурманёнок.
— А как же на море попали?
— Случайно, — ещё веселей вспомнил Атлас Вогизыч. — Дружок говорит: «Поехали в морское училище». А я у себя в Татарии моря никогда и не видел. Подумал и согласился. Стали сдавать экзамены. Я сдал, а он сплоховал. Он — домой в степи, а я — в море.
— Повезло! — сказал капитан. — А я всю жизнь мечтал о море. Учился в школе — думал о море. Работал в шахте, а в голове — море! Тоже юг, пальмы, корабли… — И вдруг он крикнул: — Десять влево!
— Есть десять влево! — ответил вахтенный.
Перед самым носом теплохода во тьме замигал фонарик.
Наверное, заплутал какой-нибудь японский рыбак. Ползает без огней — того и гляди, налетишь.
Лодка быстро стала отгребать в сторону, а капитан скомандовал:
— Наблюдать! — И повернулся ко мне: — А там, на юге, на каждой миле пароходов и лодок — как такси на улицах. Туда-сюда! Ни матросам, ни штурманам ни сна, ни отдыха. — И усмехнулся: — А отдыхать-то всем надо. И нам с вами тоже. Пошли по каютам!
Я спустился в каюту. Прикрыл иллюминатор, лёг и тут почувствовал, как гудят руки.
КАК ДОПРАШИВАЛИ БОЦМАНА
На следующий день Никоныч в вязаной шапочке с помпоном выглядывал за борт, смотрел, как перекатываются по воде молочные хлопья тумана, и гудел:
— Ну, проклятущий, вот проклятущий! Палубу из-за него никак не покрасишь!
— Из-за кого, Никоныч? — спросил Витя.
— Да из-за тумана! Лягушки по палубе скоро запрыгают!
— Ну уж у вас запрыгают!
— Всё равно не люблю я его.
— Будто я люблю!
— Ты — это одно. А я-то всё равно больше твоего не люблю, — сказал Никоныч и сел на перевёрнутый ящик.
Витя мне подмигнул: увидеть Никоныча сидящим в рабочее время — дело редкое. Сейчас что-то расскажет.
Я бросил тряпку в ведро и пристроился рядом на бочке.
— Камень Опасности знаете? — спросил Никоныч.
— А как же!
— Так вот, лет сорок назад сели мы на него брюхом. В трюме пробоина, под нами глубина, а тут как тут самураи. Они тогда на Южном Сахалине хозяйничали. Согнали под оружием всех на берег — и пытать: «Где советские войска, какое у них оружие?» Капитана били-били — молчит. Они кричат: «Боцмана!» Притащили меня в штаб, стали допрашивать — я молчу. Предложили сигареты, а я говорю: «Не курю!» Тогда один молодой офицерик закурил сам и сигаретой мне в глаз. Один-то у меня окалиной побит, так он в другой прицелился… Я хоть раньше никогда никого пальцем не трогал, схватил табуретку: «Ну, сейчас они меня уложат, но и я их всех переломаю».
Я посмотрел на руки Никоныча, усмехнулся: таким кулаком приложишь — все винтики-шурупчики разлетятся!
— Разбежались японцы по углам, побоялись… И стали остальных допрашивать. Всех били, допрашивали… — сказал боцман. — А уж когда приехали за нами наши представители из посольства, самураи такими хорошими прикидывались! Конфетами угощали, вино наливали. Тоже тумана напускали. Только мы ни к чему не прикасались!.. — Боцман прищурил глаз и сказал уже тише: — Народ-то японцы неплохой, работящий. И моряки хорошие, и рыбаки. Да ведь сидит среди них где-то и тот фашист. Он ведь молодой был. Так что ходить по Японии я хожу, глядеть — гляжу. Где-нибудь он, офицерик, среди тумана да вынырнет. Вот так! Такая с туманом история.
— Да, история — хоть капитану рассказывай! — заметил Яша.
— Это точно! — поддержал его Витя. — Хотя капитан не истории любит, а историю. Вот любит! И знает назубок. Где какое сражение, какая морская битва.
— Ага! — подхватил Яша. — По рубке ходит, а на горизонте, поди, видит Трафальгар или Синоп.
— Смотри-ка! И ты сечёшь в этом деле? — поддел его Витя.
— А как же! С каким капитаном плаваю! От капитана на судне вся музыка, — сказал Яша.
СКОЛЬКО ЕЩЁ ДО АМЕРИКИ?
Ночью я стоял рядом с вахтенным и всматривался в чёрные с белыми гребешками волны, когда капитан вошёл в рубку.
— Что, не терпится Америку увидеть? — спросил он.
— Не терпится, — сказал я.
— Ничего, — рассмеялся капитан. — Скоро начнётся: «Дорого-дёшево, дорого-дёшево».
— Как это? — не понял я.
— А так! О чём бы они ни говорили, всё оценят: дорого или дёшево. Дом? «Дорого-дёшево». Земля? «Дорого-дёшево». Гость? «Дорого или дёшево».
Я посмотрел на капитана, не шутит ли. А он глянул в окно и спокойно сказал:
— Сейчас узнаем, сколько вам ждать… Атлас Вогизыч! Сколько до Америки? По-моему, три тысячи пятьдесят миль.
Я удивился: будто у него в голове целый вычислительный центр: раз, раз — и готово!
— Три тысячи четыреста шестьдесят, Пётр Константинович! — крикнул Атлас.
— Завтра определимся по звёздам, — сказал капитан.
За окном всё гудел ветер. Звёзд не было. Но на горизонте (или мне показалось?) вдруг вспыхнуло какое-то пятно и засветилось облако. Потом пламя поднялось выше.
Атлас Вогизыч, выбежав на крыло, тревожно крикнул:
— Пётр Константинович! Судно! Смотрите!
— Это вон то, где пожар? — небрежно спросил капитан.
Я поразился. На тебе: пожар, а он хоть бы что!
— Это поднимается луна, штурман! — усмехнулся капитан.
Атлас засмеялся:
— Вот ёлки-палки!
В самом деле, через несколько минут из облака вырвался серп, боднул одну тучу, другую и быстро побежал вперёд. А за ним по морю потянулась ломкая золотая дорожка. И капитан сказал:
— Ну вот, будет завтра боцману радость!
Так оно и получилось.
Повеселел к утру ветер, напружился, навалился на стену тумана и сдвинул её за корму. Вырвалось сверху солнце, вывалило разом все лучи. Будто долго было связано, и вдруг лопнула эта связка, разлетелся свет во все стороны. На палубу, на облака.
Посинели волны, побежали широкие, чистые, каждая с белым воротником.
Боцман вышел, глазом, как миноискателем, прошёлся по палубе, посмотрел вверх и шумнул:
— Ну, гвардия, за дело! Не терять солнышка.
ЗДРАВСТВУЙ, АМЕРИКА!
Каждый день во время обеда по судовому радио звучало:
«От порта Иокогама пройдено столько-то тысяч миль».
«До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль».
Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!
Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный — из Сан-Франциско на Гонолулу — и пропал.
И вдруг по радио объявили:
«До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль».
И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: «Гости придут». А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:
— Всех электриков подстриг. Кто следующий?
Завтра Калифорния!
Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.
Теперь вся команда высыпала на палубу.