Станислав Куняев - Стихи

Вновь странствуя в отеческом краю,
сбирая память по мельчайшим крохам,
я, русский человек, осознаю
себя как современник всем эпохам.

Пускай их тяжесть давит на плеча,
но я их вырву из тенет забвенья,
когда, то восклицая, то шепча,
мне говорят родные поколенья:

— Не подводи полузабытых нас,
и без того судьба была сурова,
но, может быть, придёт желанный час
и наши муки воплотятся в слово.

Изломаны огнём и клеветой,
мы выжили, как куст чертополоха,
который вдруг увидел Лев Толстой,
чтобы поведать о судьбе простой
Хаджи-Мурата, кончившего плохо!

Пожелтел и повысветлел лес,
скоро сёмга рванётся на нерест,
есть свидетельства — знаки небес,
жёлтый мох да сиреневый вереск.

Дух сиротства… Не зря на Руси
почитаемы пахарь и плотник,
а не баловни праздной стези —
не рыбак и не вольный охотник.

Потому что лопата и плуг —
непростая, но верная доля.
Коль хватает терпенья и рук —
не нужны ни удача, ни воля.

В этой воле детей не взрастишь,
лишь на землю сырую приляжешь
да подслушаешь ветер да тишь —
песню сложишь и сказку расскажешь.

Когда погаснет к ночи свет дневной,
когда заря уйдёт в края иные, —
земные сны овладевают мной,
бессвязные, случайные, земные…

События вершатся наобум,
ползут по швам обыденные связи,
и бесконтрольный полуночный ум
живёт, освободившийся от яви!

Всё по-иному: смысл земных потерь
и радостей — всё по другим законам!
Сожмётся сердце — сорвалась форель,
тугой бамбук ломается со звоном!

Приходишь ты, а может быть — не ты,
но помню, помню, что целую руку…
Смешно сказать — являются мечты,
и я о них рассказываю другу.

Земные сны… Блаженство… Тишина…
Блестящий снег… Орлы в слепящем зное…
А может быть, оправдано сполна
моё существование земное?

Земные сны… Я в них совсем не тот,
как бы двойник, себя от всех таящий,
проснусь — а на висках холодный пот:
так кто из нас двоих не настоящий?

Земные сны… Я знаю наяву,
что в этом мире навсегда, что бренно.
В разгаре ночь. Я празднично живу —
две жизни, две судьбы одновременно.

Азия!
Звёзды твои
страшной своей красотою
путали мысли мои
в час приближенья к покою.
В мертвенном Млечном огне
плыли вершины Алтая,
и приходили ко мне
строки,
меня потрясая.
От голубого огня
плавились тёмные дали…
Сколько прозрений меня
в эти часы окружали!
И уплывали к утру…
Думаю,
что и поныне
кружат они на ветру
где-нибудь в Чуйской долине.

Этот город никак не уснёт,
не приляжет, не угомонится.
То на стыках трамвай громыхнёт,
то машина со свистом промчится.

Этот мир не смирится никак:
то и дело несутся из мрака
и опять исчезают во мрак
то гитара, то песня, то драка.

Отступает дневная жара,
но от мыслей о жизни не спится, —
как-нибудь дотянуть до утра,
как-нибудь до рассвета забыться.

До мгновенья, когда в небесах
тонкой лентой сверкнёт позолота,
чтобы высветить в милых чертах
беззащитное, детское что-то…

Когда светила на небо взошли —
созвездья Скорпиона или Девы,
мы свой костёр под дубом разожгли,
и пламя зашумело, загудело.

И вдруг перемигнулись два огня —
небесный пламень, недоступный, вечный,
и огонёк, что около меня,
мой собственный, конечный, быстротечный.

Какой простор для жизни, для зверья!
Кричит ночная птица, плещет щука…
У всех судьба. У каждого своя,
и у тебя, моё ночное чудо.

Смотри, что ты наделал, золотой, —
тень от меня среди ночного мрака
качается лохматой головой
почти у края чёрного оврага.

Я упаду на землю до зари,
приснится сон, как будто бы летаешь…
А ты гори, мой маленький, гори
и радуйся, покамест не устанешь.

Не торопиться. Растянуть
тоску о жизни до предела.
Пускай она раздвинет грудь,
чтобы почувствовать: созрела.
Внезапно появиться там,
на старой улице, — а где же? —
где воробьёв апрельский гам,
где переплёты тёмных рам
всё те же… Неужели те же?
И неожиданно в ответ
услышать грохот ледолома,
узнать, что человека нет,
увидеть — не хватает дома.
Как пьянице, пройти, стыдясь
углов, калиток, огородов,
и вдруг понять: пропала связь,
не надо лишних разговоров.
Иди не узнанный людьми,
с сознаньем бесполезной воли,
чтоб неожиданно к любви
прибавить каплю сладкой боли.

Смирись. Люби меня таким,
какой ни есть. Другим не буду.
Опять друг друга не щадим,
необходимые друг другу.

Ты женщина. Ты петь должна
у очага над колыбелью.
А мне законченность страшна,
и завершённость пахнет смертью.

Я этот запах не люблю.
Я лучше посмотрю с порога
вслед молодому журавлю:
какая вольная дорога!

А он в насмешку надо мной,
как будто бы тебе в угоду,
летит к родимому болоту,
иначе говоря — домой.

Всё не высказать, всех не обнять,
потому-то я понял отныне, —
чтоб чужих и неблизких понять,
хоть родных надо сделать родными.
Но как будто мы любим родных!
Впрочем, любим, но странной любовью:
болен ею лишь тот, кто приник
в час прощанья хоть раз к изголовью.
Что любил? Бормотанье реки,
уходящего времени вздохи,
приближенье привычной тоски,
да касание милой руки,
да какие-то вечные строки.
Всё? Едва ли. Склоняясь ко сну,
глядя пристально в небо ночное,
вспомню всё, что ушло в глубину
и пускай остаётся в покое.

Умирающий медленный мир
нежных речек, зелёных опушек,
ты меня породил и вскормил,
научил предсказаньям кукушек.
Как спалось на весенней земле!
Рухнешь в травы и спишь на здоровье,
и летаешь, как птица, во сне,
положив кулаки в изголовье…
Четверть века — всего-то прошло,
только время ничуть не дремало, —
ты подумай, как нас обожгло,
обработало как, обтесало!
Всё случилось в назначенный срок.
Жизнь работает неутомимо,
и её огнедышащий вздох
то и дело проносится мимо.

Эти кручи, и эти поля,
и грачей сумасшедшая стая,
и дорога — ну, словом, земля —
не какая-нибудь, а родная.
Неожиданно сузился мир,
так внезапно, что я растерялся.
Неожиданно сузился мир,
а недавно ещё — расширялся!
И грачи, подтверждая родство,
надо мной без умолку кричали
всё о том, что превыше всего
голос крови в минуту печали.

Я на днях случайно прочитал
книжку невеликого поэта.
Где-то под Ростовом он упал,
захлебнулся кровью и не встал
и не видел, как пришла победа.
Но отвага гению сродни,
но подобно смерти откровенье,
и стоит, как церковь на крови,
каждое его стихотворенье.
Вот и мне когда-нибудь упасть,
подтвердить своей судьбою строчку,
захлебнуться и поставить точку —
значит, жизнь и вправду удалась.