Галактион Табидзе - Стихотворения

Звезды, звезды. Алмазами свод сверкает.
Тьма ночная блещет, ослеплена…
Тень за легкой тенью во мгле мелькает —
Так плывет, спеша, за волной волна.

В мутно-белом сумеречном мерцанье
Спит земля глубоким, спокойным сном,
И над нею раскинулось мирозданье —
Свод небес, сияющий звездным дном.

Вечный снег лежит на высоком кряже
В колдовском молчании тишины.
Словно дэвы, дремлющие на страже,
К небесам вершины вознесены.

Ореол венцов ледяных блистает;
Только ветер рощ, раскачав сосну,
До вершин мерцающих долетает,
Нарушая шелестом тишину;

Как дыханье ласковой колыбельной,
Над деревней спящею пролетит,
То затихнет в полночи беспредельной,
То опять орешником шелестит.

Я стою один у тропы безвестной…
В вышине созвездий венец плывет.
И владеет взором, душой и песней
Полный звезд алмазных небесный свод.

Непреложно:
Без любви ни лес в тиши, ни ветер в гневе,
Ни светило, правящее в небе,
Невозможно!
Невозможна
Красота на белом свете без любви.
Жизнь ничтожна.
И вовеки нет бессмертья без любви!
Но из всех из чувств
Последняя любовь —
Как цветок иль плод осенний, спелый.
Для усталых уст
Последняя любовь —
Лучше первой!
Нет в ней урагана, нет борьбы —
В чем потеря?
Нет упрямством сломленной судьбы,
Нет в ней зверя!..
Да, цветы ее, предтечи всех снегов,
Не похожи
На цветы весенних ярких берегов —
Ну так что же?..
В первой страсти
Страсть — источник мук,
А в последней —
Сроки.
Нет в ней урагана,
Но вокруг —
Он, жестокий.
Он ее печальный нежный цвет
Окружает.
Пощадил бы горькую, но нет —
Сокрушает!
Вот она, печальная, — увы! —
И завяла…
Но ведь и бессмертья без любви
Не бывало!
Непреложно:
Без любви на этом божьем свете
Ни движенье, ни само бессмертье
Невозможно.

Лишь встречу бездонный твой взгляд ненароком,
Небесной сверкающий голубизною,
И сердце грустит о селенье далеком,
И прошлое зыблется передо мною.

О, чистой души затаенное пламя!
О, первой любви твоей звездная святость!
…Встает покосившийся дом пред глазами,
Колонн обветшалость, и крыши покатость,
И сад наш, заглохший, в раскидистых кронах,
Где дикий шиповник струит ароматы, —
О, сколько бессонных, луной озаренных,
Безумных ночей я провел там когда-то!
Кто знает, как горько рыдал я, бывало,
Как долго тянулись часы ожиданья
И как безысходно душа тосковала,
Когда поняла, что не будет свиданья!
Но мир, в глубине твоих глаз затаенный,
Однажды познав, позабуду ли вновь я?
Доныне, навеки с тобой разлученный,
Тревожусь о нем я с тоской и любовью.
В бездушной толпе, где кумир — наслажденье,
Где нагло бесчинствует власть чистогана,
Спасется ль душа твоя от омертвенья,
От всеразрушающей силы обмана?
На женщин смеющихся глядя угрюмо,
С толпой их не смея покуда смешаться,
Стоишь ты, объята мучительной думой,
Пытаешься в чем-то еще разобраться;
Еще тебе страшно, еще тебе больно,
Еще тебе хочется плакать, бывает, —
Но ты уже с ними…
                            И в сердце невольно
Обида и гнев на тебя закипают.

И горько за душу, чья доля — до срока
Погибнуть в бездонной пучине порока.

Не жди от меня молений —
Мне жалок любовный бред —
Сил моих нет!

Есть гений Любви
И Смерти гений —
Третьего нет.

Сердце смеется.
Раньше — любило око.
Не всё ли равно?

Правды не остается,
И жизни не остается,
И третьего — не дано.

Никогда не бредится свободой
Так самозабвенно, как весной,—
Стоит лишь оттаявшей природе
Зашуметь отчаянной листвой.
А когда украсится цветами
Синий бархат вытканных лугов
И с утра, под птичье щебетанье,
Затрепещут крылья облаков,
Кто-то властно призывает к жизни —
К гибели бредущего, меня…
Но увы, увижу лик отчизны
И опять вкушаю горечь дня.

Сколько раз я твердил — для кого
И кому посвятил я заботы!
Сколько раз, проклиная работу,
Собирался предать мастерство,
Чтоб уже не писать ничего.

Сколько раз я хотел подавить
Увлечение словом для слова,
Хоть и броско оно и толково,
И мелодии гневной, суровой
Без остатка себя посвятить!

В мощном гуле народного гнева
Позабыть о себе до конца,
Стать бы только припевом к напеву,
Призывая к свободе сердца
И в рабе пробуждая бойца!

Слейся с нищими братьями в хоре,
Слейся, с ними родства не тая,
Слейся с музыкою бытия,
Стань собратьям поддержкою в горе,
Неподкупная лира моя!

Листок отлетает, оплаканный ветром,
Пылает октябрь горячо.
Природа грустит о листке неприметном,
О первом — о чем же еще?

Я знал, как они облетать не хотели,
Безумствовал и горевал…
Душа приняла очертанья метели
И хлынула за перевал!

Пустая свобода: нестрашно, небольно
Отныне лететь не дыша.
Свиваются странно — легко и невольно —
Снежинки — с душою душа.

Мне изменили старые созвучья,
Да и друзья куда-то разбрелись.
Увы, я к одиночеству приучен,
Но сплин, как спрут, окольцевал Тифлис,
И вот я безоружен и бессилен,
Я стар и слаб пред женской красотой.
Вот и дожди, как видно, зачастили,
Чтобы попрать меня своей пятой.

И кровь и грязь — всё выплыло наружу,
Конь Апокалипсиса рухнул ниц —
И всё слилось в космическую лужу
Без берегов, без края и границ.

Она в себя всосала без пощады
Клочки знамен, обломки кораблей,
И воздух отравили трупным смрадом
Ветра, прокочевавшие над ней.

Она гниет, но море силы копит,
Но море ждет, и — только час пробьет —
Слезами Ниобея мир затопит,
В пучине грозной мести погребет.

Всю ночь он брел по улицам пустым.
И в сумраке,
Меж небом и землею,
Качался дождь, стуча по мостовым,
И ветер пел и плакал над Курою.

И город спал.
В его невнятном сне
Всё тот же дождь ворочался устало…
Кончалась ночь,
И в смутной вышине
Медлительно и нехотя светало.

Уже рассвет означен был вдали
И у мостов просвечивали ребра…
И узкие пролетки мимо шли,
Как будто образ наплывал на образ.

Он огляделся:
Нет конца пути…
И в небе нет ни знаменья, ни бога…
Всё спуталось.
И некуда идти,
Чтоб жизнь, как ношу, сбросить у порога.