Антология - Европейская поэзия XIX века

Света солнечного нет без зренья,
а без рождества нет и веселья!
Славил рождество я в Вифлееме,
славил на святой горе Афонской,
славил в Киеве первопрестольном.
Только наш сегодняшний сочельник
самый и радушный и веселый.
Пламя пышет здесь теплей и ярче,
пред огнем разостлана солома,
перекрещены в огне поленья,
выстрелы гремят, шипит жаркое,
хоровод поет, рокочут гусли,
и с внучатами и деды пляшут,
все в веселье стали однолетки,
а всего приятней то, что с каждым
надо выпить за его здоровье!

Счастлив ты воистину, игумен,
даровал тебе сам бог веселье!

Молодой сынок, владыка славный,
мир весь веселится этой ночью,
душу каплями я сам наполнил,
старая, она над чашей пляшет,
словно над ракией пламень бледный.
Кости старые веселье будит,
им напомнив молодые годы.

Нет на свете ничего прекрасней,
чем лицо в сиянии веселья,
вот как у тебя сейчас такое —
с бородой серебряной по пояс,
полное веселости и ласки.
То всевышнего благословенье!

Я прошел сквозь решето и сито,
испытал весь этот свет злосчастный,
чашу всех его отрав я выпил,
и познал до дна я горечь жизни.
Все, что может быть, все, что бывает,
я изведал, и мне все знакомо.
Ко всему, что жизнь пошлет, готов я.
Ведь все зло, что тяготит под небом,
на земле удел для человека.
Молод ты, неискушен, владыка!
Капли первые из чаши яда
пить всего трудней, тяжка их горечь.
Если б знал ты, что с тобою будет!
Этот мир тиран и для тирана,
что же для души он благородной!
Мир составлен весь из адских распрей,
в нем душа воюет вечно с телом,
в нем воюет море с берегами,
в нем с теплом воюет вечно холод,
в нем воюет ветер буйный с ветром,
в нем воюет дикий зверь со зверем,
в нем один народ с другим воюет,
человек воюет с человеком,
в нем воюют вечно дни с ночами,
в нем воюют духи с небесами.
Тело стонет под душевной силой,
и душа трепещет зыбко в теле,
стонет море под небесной силой,
небеса трепещут зыбко в море,
и волна волну, поправши, гонит,
обе разбиваются о берег.
В мире нет счастливых, нет довольных,
нет миролюбивых, нет спокойных.
Человек поносит человека:
в зеркало глядится обезьяна!

Ловченская гордая вершина,
ты главою тучи задеваешь
и надменно видишь под собою
чудные творения природы:
Черногории кровавый камень,
Боснии равнины и Албанию,
Турции поля, латинский берег!
У себя за пазухой ты прячешь,
как невеста яблоки дареные,
молнии за тысячи столетий.
Никого ты не считаешь ровней,
кто на Милоша[357], на Карагеоргия[358],
на орла и волка не походит.
Вуковцев[359], предателей народа,
ядовито предаешь проклятью.

Над многоочитым звездным сводом
и под самой верхней сферой неба,
там, где взгляд людской достичь не может
юных солнц бессменное рожденье,—
выбитые из кремня творца рукою,
осыпаются они роями,—
там и был зачат твой гений
и поэзией миропомазан;
из тех мест, где вспыхивают зори,
к людям прилетел твой гений.
Все, что может совершить геройство,
на алтарь чудесный я слагаю,
посвящаю я святому праху
твоему, певец счастливый
своего великого народа.

Хорошо на поле Гатском[361],
Коли там не мучит голод,
Лютый голод, лютая неволя!
Да, на горе, поле придавили
Войско злое, светлое оружье,
Боевые кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки.

Для чего ж там войско и оружье?
Для чего там кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки?
Смаил-ага дань взимает кровью
И на поле Гатском, и в округе.
Середь поля он шатры раскинул,
Сборщиков он разослал повсюду,
Пусть их, лютых, волки растерзают!
Требует с души он по цехину,
С очага — по жирному барану,
Каждой ночью — новую девицу.

Едут турки-сборщики с востока,
Тянут райю голую арканом,
Едут, змеи, с севера и юга,
Тянут райю[362] голую арканом.
Руки бедным за спиной скрутили,
Тянут их за конскими хвостами.
Боже, в чем же райя виновата?
В том, что злоба на душе у турок?
В том, что их сердца позаржавели?
Виновата в чем? За что расплата?
Нет того, что туркам на потребу:
Золота нет, белого нет хлеба.

У аги скакун горячий,
Пред шатром ага верхом маячит,
Держит он копье десницей храброй,
Смотрит зорко, словно кречет.
Борзый конь аги быстрей всех скачет,
А копье ага всех метче мечет.
Воин добрый, только сам не добрый!

Увидав, что на арканах
Сборщики волочат пленных,
Он стрелой на них понесся
На коне буланом борзом,
И на всем скаку с разлета
Он копье метнул рукою правой
В голову валаха для забавы.

Но подчас и у юнака
Храбрая рука задремлет:
Так и тут вдруг по-иному вышло,
Борзый конь аги споткнулся,
Свистнуло копье в полете,
Пролетело легкокрыло мимо,
Поразило не ягненка — волка,
У Сафера, что волок валаха,
Выбило один глаз светлый.

На зеленую траву глаз вытек,
Брызнула кровь темною струею,
Взвизгнул турок и змеей взметнулся.
Пламенем живым ага тут вспыхнул,
Ведь позор для славного юнака
Собирать и не собрать всей дани,
Целиться копьем и промахнуться,
Не валаха ослепить, а турка,
На злорадный смех всем христианам.
Пламенем живым ага зарделся,
Боже, на кого падет расплата,
Ведь всегда валахи виноваты!

— Эй вы, Муйо, Хаса, Омер, Яшар,
Во всю прыть коней гоните,
Пусть за вами на аркане
Поспевают христиане! —
Словно лютый бык, ага вдруг рявкнул.

Слуги быстро все повиновались,
Во всю прыть коней они пустили,
Хлопают плетьми и с гиком гонят.
Топают под всадниками кони,
За конями сзади райя стонет.
Мнится в первый миг, что райя мчится,
Ласточкой коней перегоняет,
Во второй миг разобрать не можешь,
Кто быстрее, — кони или люди,
А в четвертый миг, — не поспевая,
Повалилась на землю вся райя.
Всех волочат кони за собою
И по грязи, и по пыли,
Словно тело Гектора вкруг Трои,
Когда Трою боги позабыли.

Сам ага со свитой смотрит, стоя,
Тешит зрелищем жестоким
Гневные и злые очи,
Утоляет кровожадность
Влашской кровью, влашской мукой.
А когда их сердце разыгралось,
Громко турки засмеялись,
Любо им — упала райя,
Люди ползают, будто собаки.
Так хохочут дьяволы, от скуки
Грешникам придумывая муки.