Марина Хлебникова - Проверка слуха

Халвою и серой пропах —
с улыбкой на странных губах,
всегдашним изгибом:
о, чья-то погибель!
И чья-то надежда и страх!..
Из почки, из точки, из споры,
из — даже не на спор — но ссоры —
осколок зеркальный
мне — каменной, скальной,
бегущей от всяких повторов,
ты выпал!
Козырная карта!
Кому?! Безголовой, азартной!
До линий руки отраженьем,
до вдоха, до века суженья!..
…О, бедные матери Спарты!

Как бисер низалась Держава
тысячу горьких лет —
бранила, хранила, держала,
любила, растила, сажала,
до судорог раздражала,
но всё же была Державой
тысячу гордых лет…

Противен день, как спущенный чулок,
Неряшеством дождливых серых стрелок…
Когда в порядке был бы потолок,
Я на него часами бы смотрела…
Когда б не ветер, вышла б побродить
В бензиновой и прочей градской вони…
Когда бы огород не городить,
Зашла бы к вам без всяких церемоний.
Без удивлений («Раз пришла — сиди!»)
Вы б разобрали спутанные пряди,
Поправили бы брошку на груди
И что-нибудь ещё в моем наряде…
И стал бы так неважен разговор,
Как правила деления для Леды
И, размыкая бублик — нудный тор, —
День обратился б в штопор Архимеда,
И красное вино из сулеи,
Не иссякая, стало б литься, литься…
…Но даме из порядочной семьи
От скуки должно только удавиться!..

Ну, что тебе было, Елена,
Разнять этих глупых задир?
Отправить мальчишек из плена,
Открыть для любителей тир —
Носить им пернатые стрелы,
Дарить в промежутках «ранет»
И выбором позы умело
Сводить перепалки на нет.
Такое весёлое дело
Сменяла на крови дела!
Не дура, а значит, хотела,
Чтоб всё догорело до тла…

Куриного мозга забава,
любимый в миру анекдот:
любовнику — вечная слава!
Супругу — рога и почёт.
А этой, что сливочным телом
желала двоих охмурить —
усмешку, за то, что хотела
хоть что-то себе подарить!
Не Бог весть! — Но всё же!
Но всё же! —
Когда холодящий, как шёлк,
супруг всё спокойней и строже
справляет супружеский долг.
Когда, ободряясь «Столичной»,
дружок доверительно ей
бормочет: «В борделе — приличней…»
Приличней.
И даже — честней.

Ещё не хлам, уже не вещи…
С собой — никак. Бросать — неловко…
Хозяйка знает, сколько трещин
под этой спешной лакировкой.
Что — от прабабки, что — от деда,
что сами как-то наживали…
«Нет, с барахлом туда не едут…
да, прошлым летом побывали…
Почти задаром — с этих толик
не заживёшь… но как придётся…»
…Я уношу ненужный столик,
как старика — в приют сиротский…

Пустейшая из жен!
Нежнейшая!
Твой муж иным смешон:
он гейшею
опутанный стократ,
друзьями прошенный,
но этих тёмных врат
не бросивший!
Подруга в болтовне
и в гордости,
уздечка на коне —
а в горести
готовая спасти
невидимо…
Бесценная! Прости
обидевших!..

Троллейбус людей с остановки слизнул,
секунду подумал, упёрся рогами,
со вздохом щелястые двери сомкнул
и канул…

Железное чудо с семёркой во лбу,
замызганный призрак по улице сонной
унёсся, как искры выносит в трубу —
почти невесомо.

И где-то ребенок заплакал со сна,
и поздняя дверь осторожно закрылась,
и только оранжевой фарой луна
мигнула и скрылась…

Вам, всегда заводящим ненужных друзей,
Вам, теряющим всё, кроме долготерпенья,
не летящим вперёд, пропуская ступени, —
по затоптанным ближним и средним, и дальним,
Вам, целующим чистую руку идальго,
во Христе — без креста,
на кресте — без обмана,
за осьмушку листа
отдающим нирвану,
за ничтожное слово готовым к закланью,
приспособленным только к бумагомаранью,
достигающим в славе посмертной вершины —
от ногтей до последней своей требушины
предаюсь!

В кофейне, что сбегает к морю клином,
официант шептал мне возмущённо:
         — Здесь кофе пьют старейшие мужчины!
         Не нарушай традиции, девчонка!
Завешена тропа молочным паром,
ползу наверх, талдыча обречённо:
         — Здесь тропы  для потомственных архаров,
         не нарушай традиции, девчонка!

Семь лучиков бежали по стене:
один шмелём засел на занавеске,
другой — лиловый — размывая резкость,
смягчил углы стола. А третий мне
сел на висок, пульсирующей веной,
чтоб подогнать медлительную нить…
А остальные прыгали по стенам,
не зная, как себя употребить.

Младенческая, ясная душа
в твоих глазах святым сияет светом…
Как, девочка, ты будешь хороша,
пока не догадаешься об этом!

Прифонарная тень
удлиняет короткие мысли…
Обрывается день
чередой надоевших картин…
У меня — карантин.
Так беспомощно руки повисли,
и жирует бумага
до будущий щедрых путин…

Не прощаясь, тихонько уйду,
не накликав на дом ваш беду,
льдом растаю на краешке дня —
белый свет, отдохни от меня!

Всё останется: ветер и дождь,
рыжих листьев неровная дрожь,
только дым отлетит от огня
и в дорогу проводит меня…

И друзья в неотложности дел
не заметят, что дом опустел —
просто скажут: «Закат полинял!..»
И забудут, забудут меня…

Всё войдет в берега,
как Яик и Ока
по весне,
напоив заливные луга,
входят в русло.
Так пейте же, пейте
пока
пить дают.
Пейте впрок, как верблюды,
готовясь к пути,
чтоб до следующей речки
живыми дойти.

День проступает сквозь шторы,
сквозь дымный угар.
День проступает —
и надо ли праздновать труса?
Тонко над ухом зудит тонконогий комар…
Этот — укусит.
Этот укусит и сытым взлетит за карниз,
пятнышком тёмным лепясь к травянистым обоям.
Я, расслабляясь, поглажу волдырь, будто приз:
нам полегчало — обоим.
Нам полегчало — комар отвопил и затих,
я же укус раздираю до крови, до сути:
если напиться хотят из сосудов моих,
значит, и я что-то значу в сегодняшней смуте.

Курьерский поезд — скорые друзья,
плацкартное расхристанное братство.
От преферанса можно отказаться,
а от расспросов спрятаться нельзя.

Здесь, дохлебав дежурный кипяток,
домашним зельем полнятся стаканы,
и, будто отказали все стоп-краны,
стекают судьбы в общий котелок.

Не уставая, спорят до утра:
клянут, клянутся, каются, пророчат…
Как будто завтра — край! И этой ночью
им нужно жизнь осмыслить до нутра…

И возведя хрустальные леса,
к утру расправясь с острыми углами,
прощаются, как с близкими друзьями,
не оставляя, правда, адреса.

Центральный проспект — осевая старого города.
Сто шагов в сторону,
и он превратится в заворот кишок
темных одноэтажных уличек…
Калека–фонарь
качается в жестяной тарелке так,
что кажется,
будто качается улица
и скрипит вместе с ним.

Как пощечина на остывшем асфальте
багровеет кленовая пятерня.
Дождь.
Сентябрь.
И для меня
уже окончился год.