Марина Хлебникова - Проверка слуха

Прошло семь лет,
а может быть, семь бед,
а может, семь весёлых каруселей
мимо тебя галопом пролетели,
а может, семь дождей и семь метелей
семь раз успели замести мой след…
А может, не случилось ничего?
А может быть, по капельке всего…
Что до того?
Теперь мне дела нет…

В темной роще кукушка
мне года ворожит,
привирает болтушка, —
столько мне не прожить!
Столько мне и не надо!
Столько мне не поднять!
Поживу, сколько в радость,
чтоб самой не устать,
чтоб друзья не устали,
чтоб остались враги,
чтоб своими глазами
видеть, как в бочаги
по весеннему лесу
утекает зима,
чтобы там, а не в кресле
день последний сломать,
как сургуч на конверте,
где отмечен мой срок,
и водой, а не смертью
ускользнуть в ручеёк…

Я люблю неспешные поездки,
чай вагонный с угольным дымком.
Прадед мой, служивший на «железке»,
с этим вкусом тоже был знаком.

Я люблю глухие полустанки,
где старушки — тихий наш закат —
с молоком в холодной скользкой банке
к поезду поспешно семенят.

Я люблю, когда молчат соседи,
и стаканы, тонко дребезжа,
повторяют: «Едем… едем… едем…» —
по «железке» — лезвию ножа…

Япония, манишь ты неспроста:
как скрытая вуалью красота,
как чья-то тень манит из-за угла,
как женщина, что так и не пришла,
как прерванный в начале разговор,
как эдельвейс — хранитель тайны гор,
как тайнопись древнейшего листа —
Япония, манишь ты неспроста…

Бытует легенда о том, как седой каллиграф
на улице знойной, приличья и нравы поправ,
на белом халате японки свой знак начертил —
знак вечной дороги бессмертных небесных светил.

Рассеянность гения сделала белый халат
не просто халатом — ценнее он стал во сто крат,
отдельною жизнью зажил — своим счастьем, тоской,
как всё, что согрето искусной и умной рукой…

Так краток, пределен и так удивительно прост
наш путь от рожденья до смерти, от солнца до звёзд…
И счастье немногим — прошедшим сквозь вечный покой
твореньем бессмертным, а может быть, просто
                                         строкой!

Вы, забежав вперед, не стали ближе!..
Я улыбнулась?.. Вы тут не при чём!..
Пустой вопрос: «Когда я вас увижу?»
лишь краем оцарапал мне плечо.

Но отдавая дань словесной моде,
отвечу не всерьёз и не шутя:
— А это, друг ненужный, по погоде!
Увидимся на краешке дождя!..

…Лукавит дождик — ласковая сводня,
на мокрые полоски делит сквер…
Что это значит? Встретимся сегодня?
А может, после дождика в четверг!..

С рожденья бесхозные псы,
на свалках царящие вольно,
нет лужи — полижут росы
и малостью этой довольны.
Хозяина нет — не беда,
любому хвостом повиляют.
Нет друга — не будет вреда,
ведь кто не имел — не теряет.
Такого хоть Шарик, хоть Рекс
окликни — несётся покорно…
Ах, этот помоечный плебс,
взращённый в почтении к корму!
Но ближе мне в тысячу раз
не те, что ветшают в безболье,
а те, что за ласку на час
на лапы давить не позволят,
что верно хранят имена,
пройдя сквозь фавор и измену,
и стойко — во все времена —
не ищут хозяевам смену.
Их можно поймать, привязать,
заставить взбеситься со скуки,
но их не заставишь лизать
чужие, случайные руки…

Опять крылом взметнулся парус,
опять все сказаны слова,
и вымпела веселый гарус
опять ласкает синева…
Отжатый линией прибоя,
ты даже в мыслях не со мной:
азартно ждёшь начала боя,
а я прошу быть лёгким бой!..
Я постою ещё немного
и посмотрю на хрупкий след —
твоя любовь, твоя дорога,
а мне туда дороги нет!
Мы в духе времени, ты видишь,
но всё же чуть тревожно мне:
твои дела — дела твои лишь.
Мои дела — мои вполне…
Мне не смешно, но рот смеётся —
в дороге горечь не нужна,
и я желаю, как ведётся,
семь футов под килём до дна!
Тебе гадает ветер свежий,
как в сказке о Златом Руне…
Да поведёт тебя надежда!
…А что ты пожелаешь мне?..

Не толкуй мне о причинах:
было то, мол, стало — это!..
Брось, разгладь на лбу морщины —
я сама найду ответы.

Просто два ручья не слились —
расплескались у излуки…
Просто мы поторопились
протянуть друг другу руки…

Уронила луна слезу,
на небесном катясь возу,
в полнолуние.

Подобрал ту слезу рыбак,
только в доме его и так
слёз достаточно.

Бросил в море — волна в накат:
— Не хочу день и ночь подряд
я слезу точить!

Собрался весь морской народ
и решили в подводный грот
слёзку выбросить.

Лишь моллюск, не страшась грозы,
в нежных створках овал слезы
приголубливал.

И пока шумел сыр да бор,
и пока гудел приговор —
хлопнул створками…

С той поры голубым ключом
отпирает луна их дом
в полнолуние…

Фальшивя, будто ржавая струна,
мне говорил: «Не слишком ты нужна!
Подумаешь, награда из наград!»
Я улыбалась — зелен виноград!
Слова–колючки и влюблённый взгляд!..
Сказал бы, что ты сам себе не рад.
Но ты молчанья сеял мелкий град,
и я молчала — зелен виноград.
И вдруг — ушла. Да так легко ушла,
не слушая, хвала или хула
толкнет вперёд иль позовёт назад…
Что возвращаться? Зелен виноград…

Ночь на этой стороне Земли…
Даже днём ночная мгла и сырость…
Наблюдаю в дырочку от сыра
Ночь на этой стороне Земли.

В ночь на этой стороне Земли…
Мыши прогрызают что попало,
А листва свернулась и опала
В ночь на этой стороне Земли.

Далеко за «Орбитом» орбит
Буйство трав и запахов, и звуков…
Может быть, сумеют наши внуки
Улизнуть за «Орбиты» орбит?

Пульс, слабея, катится в нули…
Сыра нет… Но в дырочку от сыра
Тоже видно, как темно и сыро
Жить на этой стороне земли.

Опять толкают сирых к дележу:
вороне Бог не шлёт — всё это сказки!
Так много в патронташах алой краски,
что я палитру под замком держу.
Унять дрожь рук, хватаясь за древко,
или гвоздём пришпилить руки к древу?
А думалось: так мирно в доме Девы,
из Млечной соски льющей молоко…
…Раскрыли астры острые лучи,
и горек запах осени и тлена…
Потомки ада — жертвы, палачи —
мы прокляты до пятого колена…

Не полагаю, не сужу,
дискуссий не веду:
я просто Родине служу —
иду на поводу.
Писатель лжет, политик врёт,
в желудке — холодок,
но я терплю, хоть шею трёт
короткий поводок.
Я знаю: рядом — ничего,
а в сторону — ни-ни!
Хозяйку счастья моего
ты, Боже, сохрани!
Наш вид привычен и знаком,
идем нога к руке:
хозяйка с длинным языком
и я — на поводке!

Отвернулся Господь от меня,
не дал
тех стихов, за которыми лишь
небо,
и за то, что ложилась судьба
решкой,
отвернулся Господь от меня
грешной…
Но поскольку земной наделил
речью,
всё равно перед ним я в долгу
вечном…

Империя втянулась в берега —
Окончены великие походы,
И воины спроважены на воды,
А лошади — в альпийские луга.

Пал Император — деспот и тиран,
В провинциях орудуют шакалы…
А стольких вин из самых разных стран
Империя вовеки не алкала!

И отупев от кликов и речей,
И нахлебавшись вдоволь братской розни,
Горластый раб, что нынче стал ничей,
Уже мечтает о хозяйской розге.