Марина Хлебникова - Проверка слуха

Как пощечина на остывшем асфальте
багровеет кленовая пятерня.
Дождь.
Сентябрь.
И для меня
уже окончился год.

Не по правилам бить лежачего:
был рысак — да дорога склячила!
В тёмных веках усталость прячется,
обгоняют его — стоячего.

Не по правилам злой смешок ползёт:
«Был силен рысак, да теперь не тот!
Глянь, глаза ему заливает пот!
Ну, а мы шажком проползём вперёд…»

Едкий смех камчой по губам сечёт —
он в последний раз в кровь закусит рот,
и в последний раз землю вспять рванёт,
чтоб упасть, но там, где не всяк найдёт…

Я умираю. Смерть моя легка, —
так замирают бабочки к закату,
теряют очертанья облака,
становятся гражданскими солдаты…
Так неприметно в жарких очагах
поленья обретают лёгкость пепла…
Я ухожу, когда строка окрепла,
и нет нужды мне каяться в стихах…

Муза. Тайное венчанье.
Озарения. Находки.
Час вечерний — чашка чая,
чайник водки.

Чушь, чугунное начало.
Чирьи. Признаки чахотки.
Час вечерний — чашка чая.
чайник водки.

Безрублёвье. Одичанье.
Черти. Чресла. Папильотки.
Час вечерний — чашка чая,
чайник водки.

На челе печать печали.
Чистый лист. Чужие шмотки.
Час вечерний — чашка чая,
чайник водки.

Не боец — чудак, молчальник.
Не в печать — на нитку, в чётки
черепки стихов — и к чаю
чайник водки.

Мне бы жить,
но неправильно падает свет,
тень ложится на лист
из-под правого локтя…
Мне бы жить,
но за стенкой гуляет сосед —
обмывает получку
и чашки колотит…
Мне бы жить,
но мешает битьё–бытиё,
женский вой
и короткие всхлипы ребячьи…
Мне бы жить,
но без денег — какое житьё?
А с монеты у нас
не допросишься сдачи.

Грустно, брат мой, дичают стрелки
тех полков, что «навеки едины»…
Будто сдвинулись вечные льдины,
и растут на глазах ропаки…

А во мне — два десятка кровей
и усталость от вечного боя,
и желанье одно — стать травою,
чтоб уже ни правей, ни левей,

чтоб по ветру нести семена —
без границ, без делений, без края…
Потому, что любая война
безымянной травой порастает…

Не любила — игра игрой!
В ясный день прикрывала ставни,
веселилась: «Теперь открой
Атлантиду — и я останусь!»
Отшивала: «Я — не одна!»
Заводила друзей в соседстве.
Привыкала, как к старым снам.
Не жалела, как в глупом детстве.
А теперь — когда мой черёд —
вдруг молюсь: «Пусть на зимней гжели
растворится, растает тот
малый грех мой —
без зла. Без цели…»

Одумайся, брат мой!
За этой границей
такое безумье творят и творится!
Останься!
Их души темнее, чем сажа —
там бьют малолетних,
там кража за кражей!
И всё продается —
любовь и квартиры,
карьеры, капризы!..
А сильные мира
мошну набивают чужим униженьем
и ханжество вслух называют
СЛУЖЕНЬЕМ
ВО БЛАГО!
Какая безумная плата
за фатум свободы, гноящийся болью!..
Как в истинной вере
мы — в истинной воле!
Одумайся, брат мой!
Вернемся в палату!

И ветер сорвался…
И снова глухая тоска
наполнила парус
причудливых детских фантазий…
Когда-то — Бог весть! —
на пустом Каролино Бугазе
короткие волны
по отмелям шли до песка,
свивались в ажурные гребни,
ложились у ног,
мое бормотанье,
шурша,
относили обратно,
ломая черту, оставляли неровные пятна,
на миг остужая холодный зернистый песок…
То эллинский бог забавлялся —
из многих забав
он выбрал одну:
отбежать — подождать — и в погоню…
У Чёрного моря
до дрожи, до скуки устав,
я жду десять лет…
Но тебя даже свет не догонит.

Когда навстречу двинется перрон —
сначала шагом, а потом бегом,
и первый стык, колеса царапнув,
сольётся в монотонный перестук,
отрезав неприкаянность минут,
когда ещё не там — уже не тут,
пристрою чемодан, упрячу свёртки
и вдруг увижу беглый перевёртыш
на пыльном нацарапанный окне:
«Не уезжай!» — и вздрогну — может, мне?..

То ли ночь нежна,
то ли я нужна —
не подумать, пока лечу
под твоим крылом
под тупым углом
на лампаду ли,
на свечу,
на полярный знак,
на небесный зрак
малой смерти,
когда един
раскололся мрак,
размололся злак,
и из двух
родился один…
Дин ли — дон ли,
под купол звон ли?..
И чужие, а ближе нет…
Дон ли — дин ли,
один — един ли?..
И любовь нам,
да не совет…

Жили — как не жили,
сморщились, свянули, съёжились…
Те, что невежливы,
тихо на нолик умножились,
тех, кто подскакивал,
влёт покрошили — мол, не черта!
В целом, Акакии
выжили чётко по нечетам.
Им бы шинельку
на вате
да кашку молочную,
им бы недельку
на хате
да бабу несклочную,
им бы хоть что-то по жизни —
святого да нежного…
Жизнь, как зевота:
и жили, а вроде, как не жили…

Воздух вспенен полётом бражниц,
растревоженных летним зноем…
День таит в темноте овражин
запах мяты и зверобоя.

От жары полиняло небо,
тянет с поля медовой сушью,
золотым караваем хлеба
солнце катится над макушкой…

Горячо — ни идти, ни бегать…
Лишь от моря в мучнистой пыли
разомлело скрипит телега —
голый мальчик и мерин в бриле…

Не в дуэльном огне, не в бряцаньи шпаг,
не в крови кулаков среди сальных рож,
не в бою одиночном, где каждый — враг —
под крылом пиджака ты меня спасёшь.

От уколов, насмешек, шипенья вслед
заслонишь и, не тратя на них речей,
всем обидчикам, верю, ты дашь ответ:
«Эта женщина спит на моем плече!»

Мелкой гальки шуршанье. Залива синий язык…
Амфор души темны, как душа человечья —
Родовое начало, ручей, золотой родник —
Иллиада, всея златоустых певцов предтеча…
Нет на свете нежней и короче
Аметистовой греческой ночи…

С терпением христианина,
Не покладая бедных рук,
Я выметаю паутину,
Что за день вылепил паук.

От голода сухой и юркий,
Уже — без сна, ещё — без мух,
Он снова к серой штукатурке
Настырно лепит серый пух

Безумный ткач — дурное место
Он выбрал для своих тенет!
Метла жестка, жестока Веста,
Один замах — и дома нет!

В минуте от земного рая,
Когда уже подсчитан прок…
Вот и со мною так играет
Могучий НЕКТО — Бог иль Рок…

РАЙСКИЙ Сон наяву!..
Не пойму сколько лет назад
я покидал
этот дом и обрыв, и сад,
Гарью столиц
я пропах до корней волос,
пылью страниц
надышался…

Припев: А в этом доме жизнь — ручей,
и день течет неторопливо,
и воздух свеж, и он — ничей,
и тянет сдобой калачей,
и нет нужды искать ключей,
чтоб быть счастливым.

Что я искал
столько лет день за днём подряд?
Может, обрыв, может, дом, может — этот сад…
Плыл по реке,
бросив вёсла — куда несла,
что же в руке
задержалось?..

Припев.

Кисть и перо,
и к святой красоте порыв,
как на алтарь
положу на крутой обрыв.
Только б найти
на обрыве свою тропу…
Только б идти,
не тоскуя…

Припев.

ВАЛЬС МАРФИНЬКИ Я лечу, я скольжу, я кружусь!
Ах, как это легко и приятно!
Я на облачке в небо несусь
и по радуге еду обратно!..
       Для меня засинел василёк
       в спелой ржи, и затенькали птицы,
       и сидит золотой мотылёк
       у меня на пушистой косице!..
Я лечу, я скольжу, я кружусь!
Ах, как это легко и приятно!
Я на облачке в небо несусь
и по радуге еду обратно!..
       Для меня это лето и день
       расплескали веселые краски,
       и покуда вечерняя тень
       не опустит свою полумаску
я лечу, я скольжу, я кружусь!
Ах, попробуйте! Это приятно!
Посмотрите, я в небо несусь
и по радуге еду обратно!

МОНОЛОГ ВЕРЫ Не жена, не подруга, не мать,
не Пречистая Дева —
просто сладко её обнимать,
и довольно!..
Если выжжено сердце до тла
телом,
что же бьётся под грудью тупой
болью?..
Не жена, не подруга, не мать —
случай!
Под обрывом разбитая в кровь
птица…
Кто сказал ей, что жить по любви
лучше?!
Кто налгал, что любовь без конца
длится?!
Не подруга, не мать, не жена…
Ветром
полетит, если вновь прозвучит
выстрел…
До последнего будет жива
верой,
хоть осмеянной, но до конца
чистой!..
Не жена, не подруга, не мать —
тело!
По соломе летящий огонь
алый…
И какое же вам до неё
дело?..
И какая же вам до неё
малость?..
Не жена… не подруга… не мать…
Не Пречистая Дева…

КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЛУГ Спи, голубушка, спи, красавица…
Уберём мы цветами горенку,
чтоб проснулась и засмеялась ты
в светлый день своего рождения.

Спи, голубушка, спи, забавница…
Набросаем цветов мы по полу,
чтобы ножками — как по полюшку
ты пошла по листам и цветикам.

Спи же, душенька, спи, голубушка…
Тихо-тихо в девичьей горенке,
тихий ангел к тебе спускается
и целует в уста медовые.

Спи же, душенька, спи, красавица,
спи же, душенька, спи, забавница,
пусть же сны тебе будут добрые —
с ясным солнышком, с ярким небушком…

Спи же, Марфинька свет Васильевна,
спи, голубушка, спи, хорошая…

МОНОЛОГ МАРКА Ничего не прошу, ничего не даю,
брачным рабством себя не свяжу по рукам,
освященный веками семейный уют
заберите себе — я подамся к волкам!

У свободного зверя свобода в крови,
если хочет уйти — не удержит петля!
И к постылому дому — зови не зови —
не заманишь того, кто по лесу гулял!

Если стану бродить подле дома — не верь:
даже тень моя больше сюда не придёт!..
Но как трудно уходит неласковый зверь!..
И в безумной надежде он оклика ждет…

Ухожу… не оглянусь —
прощай…
Пусть, как волк — всегда один…
Прощай…
Не смогла уйти со мной —
прощай…
Если я тому виной —
прости!..

МОНОЛОГ РАЙСКОГО Христа ради, молю!
Христа ради — подай мне надежду,
Христа ради, прошу,
даже яд из руки твоей — сладость…
Дай смотреть на тебя,
дай губами касаться одежды!
Христа ради, любовь моя, Христа ради!

Эта волчья тоска,
когда миг без тебя — дольше века,
и короткий твой взгляд
обрекает меня на разлуку…
Христа ради, прошу,
Христа ради, подай мне хоть муку!
Христа ради, любовь моя, Христа ради!

Я смирю свою страсть
и не стану пытать, кто счастливец,
пусть сгорю изнутри —
даже дыма не выйдет наружу,
Христа ради, молю,
Христа ради, подай мне хоть дружбу,
Христа ради, любовь моя, Христа ради!..