Шауль (Саул) Черниховский - Избранные стихи Черниховского
Или пригрезилось только? — в тот миг жениху показалось,
Будто из длинных ресниц, бросающих темные тени,
Брызнули в самое сердце две искры — и екнуло сердце...
Но подоспели девицы, подруги прелестной невесты,
Хмель и ячмень в жениха полетели сияющим ливнем,
Словно тот дождь золотой, что струится и блещет на солнце.
Тут, обращаясь к старухам, воскликнул бадхан: "Не оставьте
Благословить жениха!" — и старухи ответили хором:
"Бог Вседержитель его да хранит! Да не знает нужды он
В помощи смертных!.." И встала среди балагана невеста.
К ней подоспели на помощь, народ от нее оттеснили.
Взвизгнула первая скрипка, вторая завторила. Еся
Встал и гостям возвестил: "Начинается первая пляска".
Женщин, пришедших на свадьбу, от юных до самых почтенных,
Голосом громким, протяжным одну за другой вызывал он.
Все-то обычаи знает разумница-Элька. Обидеть
Разве же может она хоть одну? Никого не забудет.
Еся меж тем возглашает: "Почтительно просят и просят
Добрую мать и жену, благочестьем известную миру,
Милую бабушку Цвэтл (да живет она многие лета!), —
Просят ее танцовать! А! вот уж она выступает.
Вот она! Шире раздайтесь! дорогу и ей, и невесте —
Той, что и нас, музыкантов, щедротой своей не оставит!"
Грянули туш музыканты, и бал начался полонезом.
Вышла почтенная Цвэтл, Мордехаева мать. Потускнели
Старые очи ее, но приветливо смотрят на внучку;
Сгорблена бабушка Цвэтл, и морщинами щеки покрыты, —
Все же от черных ресниц широкая тень упадает,
Да изогнулись дугой бархатистые черные брови —
Прежней, отцветшей красы последний остаток. Надето
Черное платье на ней, старинного очень покроя:
Черный, тяжелый шелк: уж такого не делают нынче.
Бристтихл[60] у ней на груди с золотым хитроумным узором,
Вышивка редкой работы... На тощей старушечьей шее
Крупный и ровный жемчуг, похожий на слезы ребенка,
Семь подобранных ниток. Отличнейший жемчуг, голландский, —
Сразу же видно, что это не просто какой-то "еврейский".
Так же и нить янтаря двумя золотыми струями
Грудь украшает старухе, и с жемчугом брошь золотая.
Серьги двойные на Цвэтл: изумруд — с изумрудным подвеском,
Необычайной игры. Но уж лучше всего и прекрасней,
Точно блестящий венец на челе ассирийской царицы,
Голову Цвэтл увенчал сияющий штернтихл[61], который
Черною бархатной лентой лежал на прическе; по ленте ж,
Вправо и влево от пряжки, сверкавшей огнями алмазов,
Были нашиты два ряда таких же алмазов — и камни
Были чем дальше от пряжки, тем мельче. В таком-то наряде
Мудрая бабушка Цвэтл из толпы приглашенных навстречу
Вышла счастливой невесте, прелестной скромнице Эльке.
Музыка громко играла, захлопали гости в ладоши.
Плавно и тихо ступая, приблизилась бабушка к Эльке,
За руку нежно взяла, и трижды они покружились
В круге веселых гостей — и захлопали гости в ладоши.
Цвэтл возвратилась на место размеренным шагом, а Есель
Снова уже возглашал: "Почтительно просят и просят
Добрую мать и жену"... и так далее. Тут-то капелла
Грянула музыкой снова, и мать жениха непоспешно,
Плавно и тихо ступая, любовно приблизилась к Эльке,
За руку нежно взяла, и трижды они покружились
В круге веселых гостей — и захлопали гости в ладоши.
Мать жениха возвратилась размеренным шагом на место.
После нее и другие замужние женщины с Элькой
"Первую пляску" плясали согласно обычаям старым.
Плавно и тихо ступая, к невесте они приближались,
За руку ласково брали и трижды неспешно кружились,
И возвращались на место размеренным шагом. А Есель
Тотчас же к ним подходил, протягивал руки — и щедро
Все одаряли его... Так "первую пляску" плясали.
Вечер окутал уже таинственной тьмою селенье.
Вышел жених, наконец, направляясь во двор синагоги.
С хохотом, гомоном, визгом отряд босоногих мальчишек,
Перегоняя друг друга, вприпрыжку скакал пред капеллой,
Громом могучего марша весь мир наполнялся, казалось.
Тихо жених между двух посаженных отцов подвигался.
Белый на нем балахон, подарок невесты, и кунья
Шуба (она в рукава не надета, а только внакидку,
Вследствие жаркой погоды). Веселой, но важной гурьбою
За женихом все мужчины в приятных идут разговорах,
А во дворе синагоги стоит уж готовая хупа[62].
Рядом — подовский раввин и кантор. Под шелковой хупой
Встал с шаферами жених. За невестой вернулась капелла.
Мелкие свечечки в небе зажгли, веселясь, ангелочки,
Чтобы им было виднее, как шествует скромная Элька.
Грянули маршем бравурным ретивые члены капеллы.
Элька идет под фатой, посаженные матери — рядом.
Элька не чует земли под ногами; не сами ли ножки
Эльку уносят куда-то? Не слышит она и не видит,
Как уж вокруг жениха ее обвели семикратно".
Слышен откуда-то милый надтреснутый голос раввина:
"Благословен Ты, Господь наш, Владыка вселенной". Но Элька
Даже не помнит того, как надели колечко на палец.
Не понимает она, как над ухом бормочет ей служка:
"Вот тебе, дочка, кетуба[63], храни, береги ее свято,
Ибо женою не будешь, когда потеряешь кетубу".
Милым и грустным напевом слова долетают до слуха,
Сердце и душу волнуя каким-то неясным намеком...
Радостный шум поднялся, как жених раздавил под ногою
Винную рюмку". Кричали: "Эй, мазел-тов! мазел-тов!" Громко
Гости и гостьи шумели. Громами взгремела капелла.
Возгласы, слезы, объятья... И вот, новобрачные вышли
Под руку. Гости за ними. Направились в дом Мордехая.
Шумно родные невесты родных жениха обнимали,
Все веселились, плясали и с песнями двигались дальше.
Все-то обычаи знает разумница Элька. Глазами
Ищет она водоносов: кто вышел навстречу с водою?
Двое навстречу ей вышли: Савко — водовоз и служанка
Гапка. Стоят на дороге и полные держат ведерки,
А новобрачные в воду бросают на счастье монеты:
Целый полтинник в ведерко — и целый полтиннник в другое.
Так возвращались они от хупы в дом Мордехая.
Хьена, Элькина мать, перед хатой просторной и белой
Встретила их на пороге с дарами. Одною рукою
Хьена большой каравай шафранный держала. Над хлебом
Пара зажженных сияла свечей, а другою рукою
Чарку с душистым вином держала счастливая Хьена.
В светлую хату войдя, новобрачные пили и ели:
Это был "суп золотой", им после поста поднесенный.
А в балагане меж тем уж опять заиграла капелла.
Девушки вышли плясать; обнимая друг друга, кружились.
И не успели еще отдохнуть от поста молодые —
Как уже стали опять собираться во множестве гости.
Их занимала родня Мордехая. Столы накрывали.
Женщины сели отдельно, мужчины отдельно. Уселся
Муж за столом для мужчин на почетное место, а Элька
Так же уселась за женским. Однако столов не хватило.
К тем, что заранее были накрыты, прибавили новых.
Были закуски все те, что обычай велит, — и во-первых
Сельди в оливковом масле и в уксусе; с краю тарелок
Ровным бордюром лежали оливки; с селедкой из Керчи
Сельдь астраханская рядом лежала; помимо селедок
Были сардинки, кефаль, золотой пузанок; а в графинах —
Водка, и мед, и вино, и пиво в зеленых бутылках.
Вдоволь тут было мацы, крендельков и различных печений,
Как подобает в дому богача. И с веселием гости
Сердце свое услаждали, усердно кричали: "Лехаим",
Не забывая о яствах и устали как бы не зная.
Дочиста съели закуску, а музыка им исполняла
Цадиков нежные песни, напевы хазанов, романсы,
Песни цыган удалые, а также отрывки из опер.
После внесли в балаган благовонные рыбные яства,
Те, что слюну вызывают и запах далеко разносят.
Был тут отличнейший карп, украшенье днепровской стремнины,
Славно поджаренный с фаршем; и были огромные щуки,
Радость еврейского сердца, — острейшим набитые фаршем.
Не было тут недостатка и в рыбах помельче: был окунь,
Широкогрудый карась, и судак, и лещ серебристый.
И наслаждался народ, и все поварих похваляли.
И не отстали от рыбы, пока ничего не осталось.
Начисто рыбу прикончив, народ отдыхал, и тогда-то
Выступил Есель-бадхан, на высокую встал табуретку
И забавлял он гостей, и показывал фокусы. Просто,
Можно сказать, чудеса он проделывал. Юкелю-служке
Дал он кольцо — и исчезло оно, а нашлось почему-то
У Коренблита в густой бороде; он часы Мордехая
В ступке совсем истолок — а часы у Гейнова под мышкой:
Вот вам, целехоньки, ходят, футляр и цепочка на месте.
