Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Пристань. Навалены всюду
Ящики, бочки, тюки.
Толпы рабочего люду…
Вонь от сырья и пеньки…

Горбясь, походкой нетвердой,
Десять пудов он несет, —
Сильный, оборванный, гордый, —
На голубой пароход.

Грудь – в волосах и загаре,
Черные кудри – в поту.
Взгляд же нахальный и карий,
Знает свою моготу.

День под припев непристойный
Он проработал с крюком,
Ночью – свободный, спокойный,
Взял да ушел босяком.

Носит. Могучий и зоркий
Коршун ширяет над ним,
Парус малиновой зорьки
Поднят над плесом речным.

Горница. Образ старинный
Меркнет в бумажных цветах.
Трезвые, в чистом, мужчины…
Девушки в белых платках…

Братцев, сестриц поучая,
Встал он средь мытых скамей
В алой, как цвет Иван-чая,
Русской рубахе своей.

Голос – высокий и резкий,
Стан – и сутулист, и хил,
Очи же – дивного блеска,
Странных прозрительных сил.

Много сидел он, упорный,
В тюрьмах за веру свою,
Ныне тропою неторной
Вновь с ней подходит к жилью.

Учит. Его с небосклона
Тянут уж вдаль журавли,
Блещет оклад золоченый
Древней осенней земли.

Поля. Всколыхнулась от грома
Воздушная жаркая синь.
Густая, златая солома…
Клик диких пролетных гусынь…

Рукой загорелой хватая
Тяжелую рожь для снопа,
Она, молодая, худая,
Созревшие режет хлеба.

Черны завитые ресницы,
Черна изогнутая бровь.
На тонком мизинце – тряпица,
Запекшая алую кровь.

Всю жизнь под работой и сварой,
Как лебедь, свой стан она гнет,
Лишь изредка у самовара,
Милуяся с мужем, вздохнет.

Сжинает. А мышь полевая
Таится под смуглой пятой,
И молния блещет кривая —
Владычицы серп золотой.

Светелка. И мягок, и хлесток,
Снежок порошит за окном.
Игра бисеринок и блесток…
Клубки – золотной на цветном…
Распялив полотнище шелка
И нитку продевши в ушко,
Она серебристой иголкой
Шьет быстро, пестро и легко.

Лицо ее как у младенцев,
Улыбка же их мудреней,
И много больных заусенцев
На розовых пальцах у ней.

Весной она лавке кустарной
Продаст свой бесценный лоскут
И спрячет потом благодарно
Гроши на приданое в кут.

Стегает. А векша лесная
Следит перед нею снега,
И сыплются в окна, сияя,
С лестовок святых жемчуга.

Крыльцо. Голубое затменье
Лежит на сугробах вокруг.
Нескладное, пьяное пенье…
Упорный, неистовый стук…

Красивая, в грубой сорочке,
В тяжелых стеклянных серьгах,
И злая, как ведьмы на кочке,
Встает она с лавки в сердцах.

У ней плясовая походка
И белая, теплая грудь.
Хмельна ее мутная водка:
Ни слова сказать, ни дохнуть…

Подходит с заветной бутылкой
И требует деньги вперед.
Получит – и руганью пылкой
Проводит до самых ворот.

Торгует. Лихая собака
В сенях ее лает и рвет,
И льется из сизого мрака
Рассвета белеющий мед.

Пустырь. Над цветными грядами
Алмазная виснет роса.
Кочны голубые рядами…
Девичьи платки, голоса…

Минуя побитые стекла
В сырой парниковой земле,
Идет она с алою свеклой
В кумачном своем подоле.

У ней золотые веснушки,
Чумазый малиновый рот,
А голос могучий частушки
Часами под вечер орет.

Она нанялась от Петровок
Полоть, поливать и копать,
Чтоб после желанных обновок —
Гребней и монист накупать.

Копает. А в лаз загородки
К ней скачет шальная коза,
И в алой висит косоплетке
Зари золотая коса.

Околица. В редкие листья
Блистает заката орех.
Шубейки пушистые лисьи…
Грудной замирающий смех…

Желтея платочным узором,
Стоит в хороводе она,
Пригожая, с ласковым взором,
Во всех молодцов влюблена.

В щеках ее розовых – ямки.
Две родинки темных – у плеч.
Как сладко жует она жамки!
Как жарко умеет прилечь!

Лишь утром у милого просит
Объятий и нежных речей,
А вечером милого бросит —
И снова гуляет ничьей.

Гуляет. Лиса молодая
В деревню крадется за ней,
И месяца яблочко, тая,
Сверкает меж голых ветвей.

Обитель. Небесная чаша
Водой голубою полна.
За трапезой – рыба и каша…
За службою – чин, тишина…

У церкви, вздыхая негромко,
Вся в яблонных вялых цветах
Сидит она с белой котомкой,
Прямая, немая, в летах.

Лицо у ней в крупных рябинах,
Но тонок и правилен нос,
В очах же ее голубиных —
Озера непролитых слез.

Она родилася в бездолье,
Как выдали – бил ее муж,
Под старость ушла в богомолье
Меж стариц, слепых и кликуш.

Вздыхает. В дали освещенной
Овца монастырская спит,
И солнышка хлеб освященный
На блюде небесном лежит.

Погост. Пролетают пугливо
Златистые крылья зарниц.
Кресты и дуплистые ивы…
Унылое уханье птиц…

Не зная ночами покою,
Она из села приплелась,
Горбатая, с толстой клюкою,
С огнями зелеными глаз.

Ее голова уж трясется,
В лице – бородавок не счесть.
Она корешком запасется
И будет давать его есть.

От грыж, огневиц и трясавиц,
Для чар, приворотов и ков,
Испортит румяных красавиц,
Отравит седых стариков.

Сбирает. К ней старая кошка
Прижалася острым ребром,
И скрылась Жар-птица сторожко,
Махнув золотистым пером.

С первою почкой уходят пучешники
Частые чистить леса.
Лапти их мнут голубые подснежники,
Птицу страшат голоса.

Серые сучья и ветви лиловые
Режут и вяжут они.
Рубятся ими подседы еловые,
Ими корчуются пни.

Хмуры, косматы, платками обвязаны
От мошкары, комаров,
К людям идут они в час непоказанный:
В мшистых землянках – их кров.

Девки их злые, в любви неотвязные,
Только стройны, как одна.
В красных царапинах руки их грязные,
Плечи блестят из рядна.

День весь, как лешие, возятся в зелени,
Курят махорку, молчат.
В сумерки валятся сразу под ель они —
В смольный лазоревый чад.

Рядом с жучком, муравьем, долгоносиком
С храпом могучим заснут…
Новая поросль пробьется по просекам,
Выводки с гнезд упорхнут.

С полой водою реками бурливыми
Тянутся плотовщики.
Плесы чертят золотыми извивами,
Рыбу сгоняют в пески.

Старые сосны с стволиною розовой
Рушат они у воды.
Ржавой скобою и вицей березовой
Шумно сбивают в плоты.

После несутся ватагою сплоченной
Вдоль поворотов речных —
Рыжие, ражие, вечно промочены
В алых рубахах своих.

Бабы у них молодые, гулливые,
Телом крепки и толсты.
В темном загаре их лица красивые,
В ярких заплатах холсты.

Днем, платомоями да кашеварами,
Все они держатся врозь.
Вечером сходятся с ласками ярыми,
Любятся с тем, с кем пришлось.

Вслед за баржами, белянами, сплавами
Тихо на-низ уплывут…
Под городищами золотоглавыми
Стерляди вновь заживут.

Грязью осенней цыгане-барышники
К ярмаркам конным спешат.
Гнут золотые во рвах боярышники,
Малых пугают ребят.

В городе ловко снуют меж телегами,
В зубы глядят всем коням,
Сами торгуют гнедыми и пегими,
Клянчат и бьют по рукам.

Шельмы и воры они превеликие:
Им до тюрьмы два шага!
В синих кафтанах, кудрявые, дикие,
Медная в ухе серьга.

Дочери их до подарков охочие,
А на подбор хороши.
На худощавых плечах – узорочие,
В спутанных косах – гроши.

Утром шныряют они все по площади —
Людям отводят глаза.
Ночью на кровной украденной лошади
В черные мчатся леса.

Вдаль, конюхами, певцами, гадалками,
Канут, как вихорь летя…
Огненный дрогнет орешник над балками,
В люльке задремлет дитя.

Летом, под праздник, торговцы со спешкою
В села большие трусят.
Пыль поднимают скрипучей тележкою,
Шавок на улице злят.

Быстро раскинут лавчонки с палатками,
Вынут коробья, лотки —
И продают леденцы с мармеладками,
Гребни, книжонки, платки.

Все они – бойкие, все – плутоватые,
С шуткой торгуют, с божбой.
Возле обветренных шей – розоватые
Шарфы с каймой голубой.

Женщины, те – пожилые, речистые.
Ссорятся – слышно кругом!
На головах – полушалки цветистые,
С клеткой, с разводом, с глазком.

Утром, под звоны крича колокольные,
Тянут они пятаки.
Вечером, выбрав дороги окольные,
В тайные едут шинки.

Вместе с китайцами, вместе с татарами,
В пыльной дали пропадут…
Девки расстанутся с платьями старыми,
Шавки в собашник уйдут.