Антология - Европейская поэзия XIX века
ПОСВЯЩЕНИЕ В СТИХАХ[330]
Перевод А. Ахматовой
Когда богемский лев[331]
Взметнется над врагами,
Когда взовьется знамя,
Умру я, меч воздев.
Пока ж гривастый лев
Спит и лучи над нами,
Не трубы над полями
Звучат, а мой напев.
КАРЕЛ ГАВЛИЧЕК-БОРОВСКИЙ
Перевод с чешского
Карел Гавличек-Боровский (1821–1857). — Поэт-сатирик, публицист и общественный деятель; сыграл выдающуюся роль в развитии общественной мысли Чехии. Сын мелкого торговца, К. Гавличек мечтал, став священником, вести просветительскую работу в народе; с этой целью он поступил в 1840 году в Пражскую семинарию, но вскоре был исключен оттуда за неверие и свободомыслие. Гавличек занимается самообразованием, решив посвятить себя литературе. В 1843–1844 годах он живет в Москве в качестве домашнего учителя в семье известного славянофила профессора С. П. Шевырева. Пребывание поэта в России сыграло значительную роль в углублении его ненависти к монархическому режиму. С 1845 года Гавличек, вернувшись в Прагу, редактирует ряд чешских газет — «Пражске новины» с приложением «Ческа вчела», в 1848 году основывает «Народни новины» с сатирическим приложением «Шотек», в 50-е годы издает политический еженедельник «Слован». Во время революционных событий 1848 года Гавличек выступил как представитель либеральных взглядов, он был членом Национального комитета, принимал участие в Славянском съезде.
К. Гавличек неоднократно подвергался суду за выступления в печати против правительства и церкви; в 1851 году он был арестован и сослан в город Бриксен (Тироль), откуда вернулся больной незадолго до смерти.
Стихи, статьи, эпиграммы поэта публиковались в редактируемых им газетах, многие произведения, например, поэмы «Тирольские элегии» (написана в 1852 г., опубликована в 1861 г.), «Крещение святого Владимира» (написана в 1851–1855 гг., опубликована в 1876 г.), ходили в списках. Гавличек — один из первых переводчиков произведений Н. В. Гоголя на чешский язык.
ТИРОЛЬСКИЕ ЭЛЕГИИ[332]
(Фрагменты из поэмы)
Перевод Д. Минаева
Ах, свети, румяный месяц,
сквозь туман и мрак;
разве не люб тебе Бриксен,
что ты хмурен так?
Не закатывайся в тучку,
рано, красный, спать,
я б хотел с тобой немного,
месяц, поболтать.
Не беги, я издалека,
здесь чужой всем, брат;
я не treu und bieder[333], в Бриксен
я в науку взят.
Я из края музыкантов[334],
там-то мой тромбон,
видишь, — все у венских панов
беспокоил сон.
Деловые люди, папы,
свой храня покой,
с полицейскими карету
выслали за мной.
Полночь. Спал я; по когда же
третий час пошел,—
с «добрым утром» поздравляя,
вдруг жандарм вошел.
А за ним в парадной форме
полицейских ряд,—
шарф на брюхе, а мундиры
золотом горят…
«Вам поклоны шлют из Вены,
Бах[335] целует вас,
вы здоровы ль — знать желает
и свой шлет приказ».
Добр на тощий я желудок,
нет игры страстям.
«Виноват я… я в рубашке…» —
Я сказал гостям.
Но мой Джек — бульдог свирепый,
дерзкий грубиян,
к странным выходкам способен:
он из англичан.
Лишь один параграф стали
гости мне читать,
на жандармов под кроватью
начал Джек рычать.
Бросил я в него Законник[336],
нет сильней угроз,
и — недаром, я догадлив:
стал как мертвый пес.
Верный долгу гражданина
и порядку дел,
при собранье — торопливо
я чулки надел,
а потом прочел бумагу.
Вот она — со мной,
если слог казенный знаешь,
прочитай, родной.
Бах, как доктор[337], пишет: вреден
будто воздух мне
нашей Чехии, что лучше
жить в другой стране;
будто в Чехии мне душно,
и туман, и смрад,
что мое теперь здоровье
он поправить рад.
И за тем, за мной карету
он с поклоном шлет,
что могу я в путь пуститься
на казенный счет;
а жандармам дал приказ он
убедить меня,
если, в скромности, пред ними,
заупрямлюсь я.
Каюсь! Глупая привычка!
Нужно же сказать:
не могу с штыком жандарму
в просьбе отказать.
Торопил меня Дедера[338]
ехать, чтоб за мной,
пробудившись, не бежал бы
целый Брод[339] толпой.
И просил Дедера — чтобы
сабли не брал я,
что они оружья взяли
охранять меня;
а пока меж Чехов едем —
был я нем и глух,
чтоб по Чехии тревожный
не пронесся слух.
Мне советов пан Дедера
много мудрых дал,
и, как Баха пациент, я
кротко им внимал.
И манил меня Дедера,
как сирену звал.
Я ж меж тем штаны с жилетом,
шубу надевал.
У крыльца жандармы, кони
сбруею гремят…
Братцы! Две еще минуты —
и я ехать рад.
Рог трубит, бегут колеса;
мы в Иглаве. В ряд
за каретою жандармы
с грохотом спешат.
Вот на горке церковь божья;
золоченый крест
грустно смотрит, провожая,
из родимых мест —
будто молвит: «Ты ли это?
Помню твой расцвет,
как учил тебя викарий,
и согбен и сед;
как ты вырос, и светильник
правды в руки взял,
и в краю родном дорогу
братьям освещал.
Видишь, как промчались годы,
ровно тридцать лет…
Но… зачем жандармы скачут
за тобою вслед?»
Так приехали мы в Бриксен,
в Бриксене и стали;
обо мне Дедере тотчас
там расписку дали.
И уехал он с бумагой,
выданной властями,
а меня орел австрийский
давит здесь когтями.
Так раскрылась надо мною
вечная обитель,
где один жандарм зловещий
ангел мой хранитель.
СВАТОПЛУК ЧЕХ
Перевод с чешского
Сватоплук Чех (1846–1908). — Поэт родился в семье управляющего имениями, патриота; получив юридическое образование, некоторое время практиковал как адвокат; публиковаться начал еще студентом. С 1878 года, основав журнал «Кветы», целиком посвятил себя литературе.
В своих произведениях, среди которых — рассказы, повести, поэмы, стихи, наиболее значительное место занимают сборники гражданской лирики «Утренние песни» (1887), «Новые песни» (1888), «Песни раба» (1895), поэмы «Лешетинский кузнец» (1883), «Гануман» (1884), «Степь» (1907), — отклик на русскую революцию 1905 года, — сатирические повести «Путешествие пана Броучека на Луну» и «Путешествие пана Броучека в XV столетие» (1888), Св. Чех отстаивал демократические и национально-освободительные идеалы. Его произведения полны предчувствия близящейся социальной революции, что способствовало популярности его творчества в самых широких слоях читателей; поэма «Песни раба» была любимой книгой чешских рабочих и оказала влияние на рабочую поэзию того времени.
ПОСЛЕДНЕЕ[340]
Перевод Н. Глазкова
Хотел я бросить в чешский край
горсть искр душевного огня:
но шлак, возможно, я собрал,
быть может, пепел у меня.
Возможно, сгинет без следов
весьма обыденный мой стих,
и критик лишь нахмурит бровь
над книгою стихов моих:
«Тенденциозны и тупы,
без аромата и огня,
раскрашены под вкус толпы,
написаны на злобу дня…»
Не жду похвал. Пусть как поэт
не признан миром буду я,
лишь бы рассвет, что мной воспет,
сменился ясным светом дня!
Лишь бы среди цветов, в росе,
светило дня взошло для нас,
которого мы жаждем все,
чей свет предчувствуем сейчас.
БУДЬ СЛАВЕН ТРУД![341]
Перевод М. Павловой
В немую вечность рухнули столетья,
столетья, где цвели обман и лесть,
где ради власти и великолепья
орава трутней попирала честь,
давил кулак державный год за годом
бесправный люд,
пока не грянул первый клич свободы:
Будь славен труд!
И что осталось от державной славы?
Лохмотья, плесень — вот ее плоды!
Но скромный труд, стирая пот кровавый,
возделал пашни, вырастил сады,
настроил города, где пред дворцами
фонтаны бьют
и где кричит строенья каждый камень:
Будь славен труд!
О, этот лозунг грозный и прекрасный!
Срывает путы он с согбенных плеч,
сметает в прах кумиров самовластных,
смиряет зло и повергает меч.
Заря займется, и расправит плечи
рабочий люд,
и зазвучит, как песня, ей навстречу:
Будь славен труд!
Будь славен труд, в поту творящий благо!
Бей молотом, направь на пашни плуг,
вяжи снопы, бери перо, бумагу,
ваяй, твори не покладая рук!
Ты победишь трусливых трутней касту,
и меч, и кнут.
В тебе равны — кирка, перо и заступ.
Будь славен труд!
Сотрут века пустое славословье,
начертанное на шелку знамен,
утихнет спор религий и сословий,
и успокоится вражда племен.
Умолкнет бой и бранные фанфары,
мечи падут,
но будет все звучать, как в песне старой:
Будь славен труд!
Все вы, кто ныне встал над жарким горном,
пускай другим дано плоды пожать,—
вы победите мрак трудом упорным,
и будет вам весь мир принадлежать!
О братья! Пусть терновник и крапива
ступни вам жгут,
вперед — вас лавр украсит горделивый!
Будь славен труд!
ЯРОСЛАВ ВРХЛИЦКИЙ