Антология - Европейская поэзия XIX века

Вдали, на фоне меркнущих небес,
еще он виден, — домик при дороге.
Последний поцелуй… Несите, ноги.
Скорей, скорей, тоске наперерез!

Прощайте навсегда, края чудес!
Здесь ожидало счастье на пороге…
Еще минута… Оглянусь в тревоге,
а дома нет! Ах, дом из глаз исчез!

Прочь, прочь отсюда! Не гляди назад!
Пусть ветер гор печаль твою остудит!
Пусть птицы пеньем душу оглушат!..

Себя возьму я в руки по-мужски.
Но есть ли сердце, что меня осудит
за взгляд еще один, за взгляд тоски?!

Славяне, братья милые славяне!
Вы любите кровавый спор да брани —
скажите мне: какой в тех бранях прок?
Возьмем от кучи угольев урок:

в одну семью съединены заране,
они горят и блещут на тагане
и кверху искры мечут в потолок;
но что ж один бы сделал уголек?

Соединимся ж все мы без изъятья:
серб, русский, чех, болгар, поляк,
один к другому кинемся в объятья —

одна хоругвь, один да будет стяг;
забудем все, что было, будем братья —
и дрогнет супротивный враг!

Сто долгих лет изменят нас, славяне,
изменят лик всего материка,
славянство, как весенняя река,
движенья своего раздвинет грани.

Германцы презирают наши знанья,
и наша речь им кажется низка,
а ей звучать везде, на все века
в устах людей, ее хуливших ране.

Войдут, проникнув в жизнь далеких стран,
науки наши, музыка и пенье,
их будут знать на Лабе и на Сене,

им будет путь во все пределы дан.
О, если бы воскреснуть на мгновенье
в час торжества великого славян!

В желтый цвет окрасились вершины,
тишина течет с пустых полян,
в голых ветках свищет ураган,
на домах — разводы паутины,

по дороге длинной аистиной
август улетел из наших стран,
и старик Дунай несет в туман
листья жухлые, цветы и льдины.

Но недолго траурным покровом
будет плоть земли омрачена —
возвратится май в цветенье новом.

Только мне не ведать воскресений —
без любимой умерла весна,
жизнь моя — извечный день осенний.

Здесь под липой[328] навевал мне сны
ангел детства колыбельной сладкой,
здесь играл я и сидел с тетрадкой,—
золотые дни моей весны!

Здесь мужал. Мы были влюблены.
Славы дочь встречал я здесь украдкой.
Но любовь была такою краткой!
Мы простились, мы разлучены.

Мне под липой музы лиру дали,
и с ветвей сонет сонету вслед,
словно листья, мне на грудь слетали.

Здесь меня под липой схороните.
Мрамора не требует поэт,—
сенью Славы прах мой осените!

С высоты небесных странствий
Пала мертвая звезда
В бесконечное пространство,
В синий омут, в никуда.
Вопль ее звучит над бездной:
«Бесконечен страшный бег,
Где окончен путь мой звездный?»
Никогда — нигде — вовек.
Вкруг белой башни ветры веют,
А у подножья волны млеют,
И камни башенной стены
Луною посеребрены.
Но тьма царит во глубине темницы,
Там, за стеною, сумрачная ночь,
И луч луны, проникший сквозь бойницы,
Глубокой мглы не в силах превозмочь.
Столбы плечами своды подпирают
В кромешной тьме. А ветер, дуя с гор,
Поет, как узников загробный хор,
И волосами пленника играет.
А он за каменным столом
Полусидит, полусклонен,
И, на руки упав челом,
В пучину мыслей погружен;
И дума умирает в нем за думой
И омрачает лик его угрюмый,
Как тучи омрачают небосклон.

От гор к горам свое крыло
Ночь распахнула, словно птица.
И мгла ложится тяжело,
И вдалеке туман клубится.
Чу! За горами, одинок,
Пленительной музыкой
Свой нежный звук лесной рожок
Струит в ночи великой.
Все усыпляет этот звук,
Спокойно дремлют дали.
И узник забывает вдруг
Мученья и печали,—
«Поет о жизни этот глас,
Весь край ночной им дышит.
Но день придет, пробьет мой час,
Мой слух — увы! — в последний раз
Напев далекий слышит».
Он вновь поник; движенье рук —
И цепь звенит в темнице. И тишина.
От тяжких мук Смежаются зеницы…
О, звук рожка, печальный звук,
Как плач иль пенье птицы…

«Грядущий день! Все ближе он!
А что за ним? Бездонный сон
Иль сон без сновиденья?
А может, жизнь сама — лишь сон,
И жизнь, и смерть, и связь времен —
Лишь сна преображенье?
А может, то, о чем мечтал,
Что на земле не испытал,
Я завтра испытаю?..
Кто знает? — Мысль пустая…»

Он замолчал. И тишина
Ночную даль укрыла.
Опять упряталась луна,
Поблекли звезды, и тяжел
Ночной туман, а дальний дол
Чернеет, как могила.
Умолкнул ветр, притих поток,
Уснул пленительный рожок,
И в глубине темницы хладной
Тишь, темень, сумрак непроглядный.
«Ночь глубока — безмерна ночь!
Но что она в сравненье
С той вечной ночью? Думы, прочь!»
В нем вновь кипит волненье.

Но тишь кругом. Лишь капель звон
Роняет мокрая стена,
Он повторяется вокруг,
Как счет минут, как бег времен,
Однообразно — тук да тук,
Звук — тишина — звук — тишина,
Звук — тишина — и снова звук.

«Как ночь длинна, бездонна ночь,
Но что она в сравненье
С той вечной ночью? Думы, прочь!»
В нем вновь кипит волненье.
А капли звонкие ведут
Однообразный счет минут…

«Та ночь темней! Ведь здесь порой
Горит луна, блестит звезда.
А там лишь тень да мрак немой —
Навек — навечно — навсегда,
Как было, так и будет.
Там нет движенья, нет часов,
Там нет начал и нет концов,
Не минет ночь, не встанет день,
И время не убудет.
Ни звуков нет, ни голосов,
Там цели нет, лишь даль и тень —
И вечно так пребудет.
Там бесконечность надо мной,
И вкруг меня, и подо мной,
Там пустоты зиянье.
Бездонна тишь — там звука нет,
Там ночь и время без примет,
И это — мысли смертный сон,
„Ничто“ его названье».