Сергей Спасский - Земное время

С тобой дружили темная гвоздика
И неприметных фиалок полумгла.
О сон мой, хлопотунья Эвридика,
И ты среди других ко мне пришла.
Как странно верить: ты была женою,
Твой голос я улавливал извне.
Теперь ты стала кроткой тишиною
И добротою, спрятанной во мне.
Не воссоздать лицо твое и тело,
О, не спеши, повремени еще.
Ты невесомой ласточкой слетела
И опустилась на мое плечо.
Где ж ревность, зависть? — Это клубы дыма,
Перенестись нельзя им за межу.
О, сколько раз была руководима
Душа тобой. И я тебе служу.
До самых недр, до самой сердцевины,
До тайного тебе я виден дна.
И ты одна мои не судишь вины,
И счастье мне прощаешь ты одна.

Ночь за окном пустынна и морозна.
Сквозь ледяной сверкающий ковер
Ярка луна. Я засиделся поздно.
Закончим с тишиною разговор.
Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив,
Задохся я под грузом трудных лет?
Я полон благодарности, не скорби.
Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет.
Благодарю судьбу я за благие
Часы труда, за детский смех вблизи,
За голос твой, за руки дорогие,
Протянутые мне…Зима, грози,
Мороз, крепчай. Я переполнен всеми,
Кто с тьмою злобной борется сейчас.
И я, как все, — народной нивы семя.
И под землей весна разыщет нас.

В эти жестокие дни,
В пору, тревогой богатую,
Всем привелось пережить
Столько нелегких потерь.
Время ли припоминать
Не человека, а статую,
Бронзы холодной кусок
Кто пожалеет теперь?
Но отчего же мне ты
Часто мерещишься, смуглая,
В чистой своей наготе
На валуне у пруда?
Лип драгоценных венцы,
Солнце, как зеркало круглое,
Блещет сквозь них,
А в пруду
Так шелковиста вода.
Кроткого неба куски
И облаков отражения
Вытканы ярко на ней.
Мостика мрамор упруг.
И неумолчной струи
Не иссякает движение
Из кувшина, что идя
Ты обронила из рук.
Лоб открывая крутой,
Твердой охвачены лентою,
Волосы гладко лежат.
Лик твой серьезен и тих.
Пушкина очаровав,
Стала ты ясной легендою.
С детства к тебе нас ведет
Пушкинский радостный стих.
Где ты сейчас?
Может быть,
Сброшена бомбой фугасною
Ты на траву. Иль от пуль
Дыры в груди. Иль в плену,
Выкраденная, грустишь.
И окликаю напрасно я,
И не верну я тебя,
И на тебя не взгляну.
И пересох твой родник.
Парк изрубцован траншеями.
Вдоль опозоренных зал
Ветер бежит по дворцу.
И угловато торчат
С их оголенными шеями
Виселицы вместо лип
На одичалом плацу.
Девушка, ты среди жертв
Кажешься, самою малостью.
Ты ведь не вскрикнешь от ран,
Кукла — не кровь и не плоть.
Сердце, томясь о живых,
Гордостью полно и жалостью.
Но не могу я тоски
И о тебе побороть.
Кончится ж эта война.
Жизнь нам не будет обузою.
В парк воскресающий тот,
Верю, вернусь я тогда.
Может, ты ждешь?
И склонюсь
Я перед пушкинской музою.
И, изумленный, скажу:
— Чудо, не сякнет вода!

Мне представлялось, что конца
Дням летним не видать,
И светлых вишен деревца
Не будут увядать,
И будут яблони шатры
Шуршать вокруг меня,
Плодов душистые дары
В листве всегда храня.
Но в далях накоплялся гром,
И иссякал покой.
И обречен был каждый дом
Над кроткою рекой.
И скоро синий дрогнет свод,
И рухнет тишина…
То был тридцать девятый год.
Вступала в мир война.

В суровой почве вырытые норы.
Гнилые бревна. Тряпки. Ржавый лом.
Бомбежкой вспаханные косогоры.
Еще свежа здесь память о былом.
Они сидели здесь, зарывшись в недра
Земли российской. Где теперь они?
Дрожит кустарник под нажимом ветра.
Блестят цветы, как пестрые огни.
Край северный, знакомая сторонка,
Тебя топтал, тебя калечил бой.
Но тканью трав затянута воронка.
Земля, ты вновь становишься собой.
Ты снова воскресаешь, хорошея,
Всегда права и вечно молода.
Осыпется ненужная траншея,
Окоп размоет тихая вода.
Березка затрепещет над рекою,
Пугливыми листами шевеля.
О, поскорей бы стать тебе такою —
Спокойной, щедрой, русская земля.

Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница,
Мы издали на зиму ту глядим.
Она превращена в воспоминанье,
Уже почти не зла, не холодна.
Ей вязких красок посвятит пыланье
Художник на отрезке полотна,
Поэт ее перелицует в строчки
(О, только б без назойливых длиннот!),
И зачернеют в честь ее крючочки
Расставленных по партитурам нот.
Ее в театрах раздадут актерам,
Партер примолкнет в душной темноте,
И скорбным строем, величавым хором
Пройдут те дни… И все-таки не те.
Лишь иногда, рванувшись тихой ночью,
Еще не пробудившись до конца,
Я потянусь к ней, различу воочью
Черты ее священного лица.
Прозрачными вдруг сделаются стены,
Мороз за горло схватит. И пора
Бежать на пост. Фугаски бьют. Сирены
Визжаньем сотрясают рупора.
И в сердце снова ясность и упорство.
Сквозь область смерти все ведут пути.
И в доме не отыщешь корки черствой.
И день прожить — не поле перейти.
И только ты меня окликнешь рядом:
«Опомнись, что ты?» Близится рассвет.
Лишь шепчет дождь над спящим Ленинградом.
И хлеба вдоволь. И блокады нет.

Поговорим о море, о его
Существовании неизмеримом,
Подвижном, непрестанно вновь творимом.
Поймем его живое вещество,
Рождающее пред глазами
И исчезающее вдалеке
И славословящее голосами
Волн, расстилающихся на песке.

Оно не близко, и не то чтоб в окна
Мерцало световою пеленой,
Но свежих пен курчавились волокна
Там, под горой отлогой и лесной.
…Навесы сосен. Медной чешуею
отсвечивают ржавые стволы.
Песок — голубоватою золою,
И душен вязкий аромат смолы.
И вереска лиловые пылинки,
И губчатая мякоть мхов легла.
Лощинки, где малина, и долинки,
Где трав клубится трепетная мгла.
Здесь поутру, ступая осторожно,
Идешь среди порхающих теней.
Здесь все неприкровеннно, все не ложно,
И, что ни шаг, до самых недр видней.
Ты сбросил оболочки мыслей прежних,
Уйдя от городского бытия,
И по откосу пенится орешник,
В овраге — колокольчики ручья.
И вот он сам, весь будто огоньками
Осыпанный, упруг и неглубок.
Он проскользнет, как рыба, под руками
И спрячется в укромный желобок.
И все небесным ясным океаном
Объято. Мы на дне. И видном —
Там облака, подобные полянам,
Плывут, или подобные холмам.
От их возникновенья и полета
Беззвучного — такая лень в груди…
А под ногой зачмокали болота,
По рыхлым кочкам их переходи.
И наконец среди сплетенных веток
Блеснет навстречу синее окно.
То — к морю ты выходишь напоследок.
Весь горизонт свободен. Вот — оно.